Информаторы - Брет Истон Эллис Страница 16

Занавески не поднимаю до самого Нью-Мексико. Не поднимаю, когда поезд уезжает из Нью-Гэмпшира, мчится по Нью-Йорку, не поднимаю, когда поезд влетает в Чикаго, и потом тоже, когда пересаживаюсь на другой поезд, «Амтрак», что в итоге привезет меня в Лос-Анджелес. Подняв наконец занавески в крошечном купе, сижу на полке и смотрю на мелькающие пейзажи, точно за окном кино, а прозрачный оконный квадрат — экран. Смотрю на коров, что пасутся под хмурым небом Нью-Мексико, на нескончаемые задворки, бесцветное белье на веревках, ржавые игрушки, гнутые горки, кривые качели, тучи темнеют, поезд минует Санта-Фе. Мельницы в полях вертятся быстрее, груды желтого поповника вдоль мокрых шоссе дрожат, когда поезд пролетает мимо, и вот я уже мурлычу под нос «Это твоя земля» [29], а потом достаю из чемодана все, что надену к отцовской свадьбе, кладу на полку, разглядываю, пока поезд не тормозит в Альбукерке, и тут же вспоминаю «Семейство Партридж» [30]и песню, которую они пели.

Отец сообщает мне о своей женитьбе, в ноябре явившись в Кэмден. Мы едем в город, он покупает несколько книжек, потом кассету в музыкальном киоске. Не то чтобы мне хотелось книжек или кассету, но отец на удивление упорно желает мне что-нибудь купить, и приходится изображать ликование над кассетой «Клуба Культуры» [31]и тремя сборниками стихов. Я даже знакомлю отца с двумя девчонками — мы с ними сталкиваемся в книжном, они живут в нашем доме, я от них не в восторге. Отец все завязывает мне шарф, сетует на ранний снег, на холод, рассказывает, как прекрасно в Лос-Анджелесе, какие теплые дни да как уютны ночи, как я еще могу поступить в тамошний универ или в Южнокалифорнийский, а может, не туда, а в Пеппердайн. Я улыбаюсь, киваю, почти не раскрываю рта, отцовские стремления мне подозрительны.

За обедом в кафешке на окраине он заказывает «шприцер» с белым вином. Вроде не переживает, когда я прошу джин с тоником. Мы заказываем обед, он выпивает еще два «шприцера» и, кажется, расслабляется.

— Ну-с, и как дела у моей панкушки?

— Я не панкушка.

— Да ладно, на вид ты несколько… э… панк. — Он улыбается, а поскольку я молчу, спрашивает: — Разве нет? — И улыбка сползает с его лица.

Мне вдруг становится его жаль.

— Наверное, да, немного.

Я допиваю, посасываю лед. Не дам ему играть первую скрипку, решаю я и спрашиваю про студию, про Грэма, про Калифорнию. Мы торопливо едим, я заказываю еще джин с тоником, отец закуривает.

— Ты про Шерил не спросила, — наконец замечает он.

— Разве?

— Да. — Он затягивается, выдыхает.

— Нет. Спросила.

— Когда?

— По дороге в город. Разве нет?

— По-моему, нет.

— Да нет же, я спрашивала.

— Я не помню, милая.

— Ну, мне кажется, спрашивала.

— Тебе она не нравится?

— Как Шерил?

Он улыбается, смотрит в стол, потом на меня.

— По-моему, мы женимся.

— Правда?

— Да.

— Это… ну… значит, поздравляю. Отлично.

Он смотрит вопросительно.

— Ты правда считаешь, что это отлично?

Я подношу бокал к губам, постукиваю по нему, чтобы лед упал на дно.

— Ну… до меня… э… постепенно доходит, что ты, кажется, всерьез.

— Шерил замечательная. Вы ладите. — Он запинается, тянется к сигарете, но отдергивает руку. — Ну то есть, ладили, когда общались.

— Не я же на Шерил женюсь — ты.

— Когда ты так отвечаешь, малыш, я сразу понимаю, что ты думаешь.

Я порываюсь коснуться его ладони, но что-то меня останавливает.

— Не переживай, — говорю я.

— Я был так… одинок, — говорит он. — По-моему, целую вечность.