Веселая жизнь, или Секс в СССР - Юрий Поляков Страница 15

– Нет… – ответил я, испытывая странное стеснение в сердце.

Рукой, полной фальшивых перстней и браслетов, она подала мне ведомости. Я сел, начал листать и понял: тут надолго.

– Знаете, Виолетта…

– Просто – Лета.

– Вы торопитесь?

– Нет, я уже выпила яд.

– Ах, ну да… – кивнул я, вспомнив, что соперница по ходу пьесы подсунула ей кубок с отравленным вином.

– Может, вы хотите досмотреть спектакль?

– Не очень.

– Глупая пьеса. Хуже только про сталеваров.

– Да уж…

– Вы изучайте, а я пока переоденусь.

Она повернулась, увлекая за собой тряпичный колокол платья, и вышла, пахнув на меня молодой женской тайной. Шлейф едва успел выскользнуть в захлопывающуюся дверь. Любовь актрисы, подумал я, наверное, отличается от любви обычной женщины, как пряный коктейль в кафе «Метелица» от портвейна «Агдам» в подворотне. И мечтательно вздохнул.

Углубившись в бумаги, я обнаружил все мыслимые и немыслимые нарушения финансовой дисциплины. Количество комсомольцев в ведомостях не совпадало с данными сектора учета, подписи неумело подделаны пастой двух цветов – черной и фиолетовой. Актеры платили взносы с одинаковой ничтожной суммы, как солдаты срочной службы, получающие мизерное денежное довольствие. М-да, господа артисты, вы, ребята, заигрались…

Вскоре вернулась Лета в черном обтягивающем свитере-водолазке: оказалось, корсет тут ни при чем, грудь у нее была выдающаяся сама по себе. Тугие «вареные» джинсы актриса по-мушкетерски заправила в сапоги с пряжками. Русые волосы она собрала в конский хвост, стянутый резинкой в виде зеленой гусеницы. Без грима лицо Гавриловой сделалось нежно-доверчивым, а голубые глаза смотрели устало. Мое сердце снова споткнулось о какое-то мягкое и сладкое препятствие в груди.

– Ну что там у нас?

– Кошмар! – бодро, чтобы не пугать девушку, сообщил я.

– А именно?

– Во-первых, почему все платят взносы с одинаковой и очень маленькой суммы?

– Зарплата у нас такая – с гулькин… сами понимаете…

– Но ведь они снимаются в кино, выступают, подрабатывают…

– Так это же «халтура», а не работа.

– В уставе написано: взносы платят со всех видов дохода.

– Вы бухгалтер?

– Нет, я писатель.

– Странно.

– Во-вторых, почему все подписи подделаны?

– Как это – подделаны?

– Вот, пожалуйста!

Она достала из сумки простенькие учительские очки, надела, посмотрела в ведомости, сняла и спрятала:

– Вот сука!

– Кто?

– Не важно.

– А теперь скажите, сколько у вас комсомольцев?

– Не помню. Я на съемках была. Может, новых взяли. А что случилось?

– У вас по сверке одно количество, а по ведомостям на пять человек меньше.

– И что теперь?

– Думаю, вас вызовут на бюро. Очень много нарушений.

– Вот тварь!

– Кто?

– Малюшкина.

– Та, которая яд вам подсыпала?

– Она, сволочь! Заместительница. Клялась: все будет тип-топ. Обещала ведомости в порядок привести. Привела! И что теперь?

– Думаю, выговор.

– Плохо.

– Уж чего хорошего!

– Хуже, чем вы думаете. Меня за «Музыку судьбы» обещали на премию Ленинского комсомола двинуть. Ну, теперь Здоба на мне оттопчется!

– Кто?

– Худрук.

– Хреново.

– Выпить бы, но все уже закрыто. Разве в Дом кино подскочить? Вы на машине?

– Нет, в ремонте, – соврал я. – До ЦДЛ пять минут пешком.

– Там жуткий администратор. Коротышка. Никого не пускает.

– Семен Аркадьевич? Пу-устит.

– Ну, да, ты же писатель! – Она с интересом посмотрела на меня. – Пошли, что ли! Тебя как зовут-то?

– Егор, можно – Жора…

– Ясно: он же Гоша, он же Гога, он же Гера… Хорошее у тебя имя!

У выхода жадно курила одна из бессловесных монашек в головном уборе, похожем на взлетающую белую голубку. Увидев нас, актриса нахмурилась:

– Ты же сказала, подождешь меня!

– Вик, прости, тут ко мне из райкома пришли. – Лета смущенно кивнула на меня.

– Ах, из райкома! – Монашка с интересом подняла на меня крупные карие глаза. – Тогда другое дело!

– Полуяков, – представился я.

– Полу… что?

– Фамилия у него такая, – объяснила Лета. – Зовут – Егор.

– Виктория Неверова! – Христова невеста глубоко поклонилась, скрывая ухмылку.

– Додик не звонил? – спросила Гаврилова.

– Нет.

– Ну, пока, до завтра, Викусь. – Подруги поцеловались щеками, чтобы не испачкать друг друга в помаде.

– Может, с собой ее возьмем? – тихо предложил я.

– Вику-то?

– Ну, да…

– Понравилась?

– Нет, за компанию…

– Хорошо бы… Она с женихом поссорилась. Но ей еще королеву хоронить.

Накануне я получил гонорар за внутреннее рецензирование и мог смело пригласить двух дам в ресторан. Вообще, писатели в этом смысле принадлежали при Советской власти к редкой категории трудящихся и жили не от зарплаты до зарплаты, как большинство, а имели массу дополнительных приработков. Я уверенно провел Лету мимо благосклонно улыбнувшегося Бородинского и повлек в Дубовый зал, где, к счастью, как раз освободился столик: Стас Гагаров уснул, пав челом на скатерть, и его, стараясь не будить, унесли из помещения на воздух.

– Что будет дама? – не без уважения спросил Алик.

– Водку, – вздохнула она.

– К водочке надо бы икорки, черной?

Я лениво кивнул, посмотрев на халдея с ненавистью.

– И сигареты бы… – попросила Лета.

– Какие изволите?

– «Стюардессу»…

– Специально для вас приберег последнюю пачку.

Лета пила, по-пролетарски закидывая голову, мне оставалось лишь намазывать ей бутерброды икрой, похожей цветом на свежий асфальт. Быстро захмелев, звезда курила, не переставая, и рассказывала о своей трудной актерской жизни. Получив после фильма роль горничной с тремя репликами, она нажила множество врагов в труппе. А Здоба как с ума сошел, пристает к ней чуть ли не на глазах у жены, работающей бухгалтером в театре. Обещает: как только супруга с очередным обострением ляжет к Ганнушкину, ввести Лету на роль Гвендолен, а ей хочется настоящей любви. Один раз с ней такое уже случалось, она собиралась замуж за однокурсника, жутко талантливого парня, но его взял в свой спектакль режиссер Винтюк, и жених пропал: девушки его перестали интересовать. От волнения Лета повысила голос, и без того по-актерски сильный. Ресторанная публика стала оборачиваться и сразу узнала Гаврилову. Сердце мое набухло глупой гордостью.