Министерство наивысшего счастья - Арундати Рой Страница 15

— Она — мой ребенок, — ответила на это Анджум. — Я буду решать, что делать. Я могу покинуть Кхвабгах и уйти с ней, если захочу.

Это дерзкое заявление никого не смутило, даже наоборот, все снова увидели прежнюю Анджум — царицу, склонную к театральным эффектам. Беспокоиться было не о чем, так как идти Анджум было просто некуда.

— Ты можешь поступать как тебе вздумается, но ребенок останется с нами, — сказала устад Кульсум Би.

— Ты уже добрых полчаса толкуешь о манзури, а теперь хочешь сама все решить за нее? — возразила Анджум. — Мы спросим у нее. Зайнаб захочет уйти со мной.

Такой тон в разговоре с устад Кульсум Би был недопустимым. Даже для человека, уцелевшего в страшной бойне. Все умолкли, ожидая, что произойдет дальше.

Устад Кульсум Би закрыла глаза и попросила убрать из-под ее спины свернутое покрывало. Она вдруг ощутила страшную, неимоверную усталость, повернулась лицом к стене и, свернувшись калачиком, подложила под голову согнутую руку. Не открывая глаз, глухим, словно доносящимся издалека голосом она посоветовала Анджум обратиться к доктору Бхагату и принимать лекарства, которые он пропишет.

Совещание на этом закончилось. Обитательницы Кхвабгаха разошлись. Фонарь, шипевший, как раздраженный кот, вынесли из комнаты.

* * *

Анджум, конечно, никуда не собиралась уходить, но слово было сказано, и оно заронило в душу мысль, которая стала сдавливать Анджум, словно питон.

Она отказалась идти к доктору Бхагату, поэтому к нему отправилась целая депутация во главе с Саидой. Доктор Бхагат был маленьким человечком с аккуратно подстриженными офицерскими усиками, и пахло от него тальком, смешанным с цветочным маслом. Доктор отличался быстрыми, птичьими движениями, часто перебивал пациентов и каждые несколько минут отвлекался сам, шмыгая носом и барабаня шариковой ручкой по столу. Руки его были покрыты густой порослью черных волос, на голове же их почти не было. Доктор выбрил широкую полосу на левом запястье, которое облегал напульсник, которым теннисисты вытирают пот, а поверх него красовались массивные золотые часы. Доктор мог без помех в любой момент узнать, который час. В то утро он был одет, как всегда, — в безупречно чистый белый костюм и сверкающие белые летние туфли. На спинке стула висело такое же чистое белое полотенце. Клиника находилась в убогом и грязном квартале, но сам доктор Бхагат был невероятно чистоплотен. Впрочем, он вообще был хорошим человеком.

Делегация во главе с Саидой ввалилась в кабинет в полном составе и заняла все свободные стулья и кресла. Те, кому не хватило мест, уселись на подлокотниках. Доктор Бхагат принимал пациенток из Кхвабгаха парами и тройками (они никогда не приходили поодиночке), но на этот раз их было слишком много, что сразу насторожило врача. Он даже немного растерялся.

— Кто из вас пациент? — осведомился он.

— Никто, доктор-сахиб.

Саида, взявшая на себя роль представителя, попыталась — не без помощи остальных — как можно точнее описать изменения в поведении Анджум: появившиеся задумчивость, замкнутость, грубость, склонность к чтению и, что самое главное и серьезное, — неповиновение. Саида рассказала врачу о болезнях Зайнаб и тревоге Анджум. (Она, правда не рассказала о подозрениях Анджум в отношении ее сифли джааду, так как не имела о них ни малейшего представления.) Делегация — после оживленного обсуждения проблем — решила не касаться событий в Гуджарате по следующим причинам:

а) они не знали, что именно произошло там с Анджум — если вообще произошло;

и

б) потому что на столе у доктора Бхагата стоял большой серебряный (или, может быть, посеребренный) Шри Ганеша ^[17]. Вокруг статуэтки курился дым ароматных палочек.

Конечно, из этого факта не стоило делать далеко идущих выводов, но было непонятно, как доктор отнесся к событиям в Гуджарате, и поэтому делегация решила деликатно обойти этот вопрос стороной.

Доктор Бхагат (подобно миллионам других верующих индусов, потрясенный до глубины души событиями в Гуджарате) внимательно слушал, шмыгая носом и стуча ручкой по столу, глядя на пришедших проницательными птичьими глазками, увеличенными толстыми стеклами очков в золотой оправе. Наморщив лоб и на минуту задумавшись о том, что услышал, он спросил, привело ли к чтению желание Анджум покинуть Кхвабгах или, наоборот, чтение привело ее к желанию покинуть Кхвабгах. Мнения по этому поводу разделились. Одна молодая делегатка по имени Мехер вспомнила, что когда-то Анджум говорила ей, что хочет вернуться в Дунию и помогать бедным. Это вызвало у хиджр взрыв неподдельного веселья. Доктор Бхагат без улыбки спросил, что забавного они в этом нашли.

— Доктор-сахиб, какой же бедняк захочет, чтобы ему помогала хиджра? — недоуменно спросила Мехер, и все они снова захихикали, смеясь самой мысли о том, как напугает бедняка предложение помощи с их стороны.

На листке своего блокнота доктор Бхагат написал своим мелким каллиграфическим почерком: «Больная, отличавшаяся прежде открытостью, послушанием и веселым нравом, стала проявлять неповиновение и мятежность».

Пришедшим доктор сказал, чтобы они не волновались, и выписал рецепт на таблетки (которые он выписывал всем от всех болезней), которые должны были успокоить мятежный дух Анджум и подарить ей глубокий, освежающий сон. После этого она сможет сама прийти к нему на прием.

Анджум наотрез отказалась принимать таблетки.

Дни шли за днями. Обычная безмятежность Анджум постепенно целиком уступила место беспокойству и резкости. Это беспокойство бежало по жилам, словно восстало против ложного счастья, в иллюзорном плену которого она провела всю свою жизнь.

Она добавила рецепт доктора Бхагата к другим вещам, которые сложила во дворе. Когда-то она очень ценила их, но теперь просто поднесла к ним горящую спичку. Среди сжигаемых предметов оказались:

— три документальных фильма (о ней);

— два глянцевых альбома с фотографиями (ее);

— шесть фотографий из иностранных журналов (изображавших ее);

— альбом с вырезками из иностранных газет на более чем тринадцати языках, включая такие издания, как «Нью-Йорк таймс», лондонскую «Таймс», «Гардиан», «Бостон глоб», «Глоб энд мейл», «Монд», «Коррьере делла сера», «Стампа» и «Цайт» (все со статьями о ней).

Дым от костра взметнулся к небу, заставив кашлять всех, включая козла. Когда пепел остыл, Анджум втерла его себе в лицо. В тот вечер Зайнаб перенесла свою одежду, обувь, рюкзак и пенал в форме ракеты в шкаф Саиды. Зайнаб больше не хотела спать с Анджум.

— Мама всегда недовольна, — таково было точное и беспощадное объяснение Зайнаб.

Сердце Анджум было разбито. Она достала все свои вещи из годреджского шкафа и упаковала драгоценности — шелковые гхарары и сари, джумки, браслеты для щиколоток и запястий — в жестяные коробки. Для себя она взяла два патхани — один серый, другой коричневый; купила в комиссионном магазине синтетическую куртку и пару мужских туфель, которые она носила без носков. Приехал потрепанный грузовичок, и Анджум погрузила в него шкаф и коробки. Она уехала, никому не сказав куда.