Струна - Илья Крупник Страница 15

Просыпаешься и чувствуешь, что ты в зоопарке. Кругом утробные вздохи верблюдов и хрупанье. Потусторонние верблюжьи тени стоят прямо у твоего спального мешка, как вымершие ящеры, и жрут листья. Эти твари вместо того, чтобы жрать верблюжью колючку, предпочитают тополиные листья.

Вылезаешь из мешка и разгоняешь всю ораву.

А минут через пятнадцать всё начинается сначала. Почему-то в зоопарке верблюды кажутся гордыми и опасными (сейчас плюнет), а здесь такие трусливые, стоит поднять руку, как они трогаются от тебя сперва медленно, а потом рысцой. Поэтому их презрительно называют «горбылями», а ишаков всё же ласково «яшками», у них почему-то очень грустные глаза.

– «Я пришел – она стирает…» – утешает нас Костя-«профессор». – Главное, что все мы целы и тут хоть немного все вместе отдохнем!

Да только раз он и остался один. Был уже октябрь, ночи были холодные.

Всего было 45 километров до Тогалка, если по прямой песками, где следы колес. Он ехал из поселка назад в лагерь, когда полетела полуось, и он пошел к вечеру в Тогалок по пескам.

Хотя было холодно, всё равно по привычке он каждый час на привалах пил из фляги воду, но коли не жара, не так уж хочется пить.

Стояла луна, и дул восточный ветер. Он прошел пески, пошли кочки, на них кусты. Кругом дырки, всюду чернели норы, но не двигалось ничего, только кусты качались, да далеко где-то свистели суслики. Уже тогда у него барахлило сердце. И захотелось встретить хотя бы волка, кого угодно, но не было никого. В песках видны были зеленые какие-то точки, говорили, что так светятся в темноте глаза тарантулов, даже фаланги. А у джейранов тоже ведь зеленые глаза, но в темноте они малиновые… Потом увидел он темное пятно и понял: ребята забеспокоились, пришли. Он подошел ближе. Это был «горбыль», верблюд, который сдвинулся и пошел наперерез. Наверно, подумал: идет хозяин.

Верблюд стоял над ним, огромный в свете звезд, долго смотрел и, не переставая, хрупал и вздыхал, и слышен был запах верблюда.

Потом «горбыль» разобрал ошибку, повернулся спиной, и уже так стоял, крутя хвостом. Всё было видно хорошо при свете звезд.

Тогда он, «профессор», пошел от него по дороге – отпечаткам автомобильных колес. Он шел медленно, «профессор», потому что давно ему не было тридцать, и всё оглядывался, ожидал, что хотя бы «горбыль» пойдет за ним, как собака. А верблюд стоял.

Он прошел за ночь через пески и пришел утром в Тогалок к ребятам в палатку, когда все спали, совсем его не дожидаясь, и не стал никого будить.

Он лег на полу у коек, подложив ватник, и уснул. А проснулся от холода, потому что лежал один на полу…

8/Х – 61 г.

Если от нашего времени сохранятся только газеты и раскрашенные журналы, которые читают в парикмахерских и санаториях, то люди будущего представят, что мы только то и делали всю свою жизнь – перевыполняли и перевыполняли, вносили свой вклад и что лица у нас были квадратные с квадратными улыбками. А люди во все века были всякие, и шла незаметная жизнь с горем и радостью, отчаяньем, любовью, неудачами, страстями – обыкновенная, маленькая и большая жизнь, в которой всё наше время… Это ведь понятно.

(Никого из тех тогдашних спутников моих, кроме друга, сейчас живущего в Тюмени Юлия Большакова, и Саши Зюбко, его жены Наташи, теперь уже покойных, я больше не встречал.)

6/IX – 2014 г.