Рабы на Уранусе. Как мы построили Дом народа - Иоан Поппа Страница 15

Проходим, наконец, мимо генерала и спускаемся «в яму», чтобы дойти до стадиона. Оборачиваюсь на ходу, ища глазами Лупоайа:

– Ляд тебя забери, Илие! А если бы я попал под арест из-за тебя?

– Я поскользнулся о булыжник, товарищ лейтенант! – говорит Лупоайа виноватым голосом.

– Да он и ночью с кровати брякается, товарищ лейтенант! – говорит Филпишан.

И все мы разражаемся смехом. За Холмом плача (то есть на склоне, который спускается к стадиону) грунт влажный, и люди спускаются, страхуя себя рукой или держась за руки. Далеко внизу различаю голос майора Михаила, который кричит офицерам: «В ногу! В ногу!»

Год назад такая команда показалась бы мне абсурдной и возмутительной. А теперь уже не кажется. Теперь я привык, так что выкрикиваю машинально: «Подтянуться! В ногу!»

Тогда, при появлении на «Уранусе», все мне казалось абсурдным и возмутительным: отдавать честь ночью, команда «смирно!» в помещениях, шаганье в ногу при подъеме на склон и спуске с него – как днем, так и ночью, во время дождя или снегопада, выговор офицерам и получаемая ими пощечина в присутствии солдат, бесчеловечный режим труда… То есть все то, что не записано ни в каком уставе, или все то, что противоречило воинскому уставу.

Все это мне казалось возмутительным тогда, но потом все стало казаться естественным. Здесь практически не существовало никакого устава, но только воинский мир, который деградировал, одичал и сохранил лишь внешние признаки того, чем он когда-то был.

С изумлением я понял тогда, что не только генерал мог устанавливать правила по своему желанию, но и простой лейтенант. Так я придумал «перекличку по родам войск» взвода. И тогда я впервые подумал с ужасом, что, будь я майором, полковником или генералом, будь я «ответственным» лицом, я, может быть, подписал бы еще более подлые и коварные циркулярные приказы (ЦП) и общие приказы (ОП), чем те, что подписывали наши нынешние командиры. Может быть, я был бы еще злее, чем Ликсандру Михаил или капитаны-политруки Шошу и Нягое. Потому что кто знает, что может твориться в душе человека, когда ему прикалывают еще одну звездочку на погон, когда он получает «высшие задания» или когда ему цепляют на грудь железку, называемую медалью. Я читал Маркса, Ленина, Троцкого, Руссо и читал по-французски речи Мао и Хо Ши Мина, вьетнамца, который своим гением равен Марксу. Разве я не был убежден, что будущее мира может быть только социалистическим? Разве это был не я – тот, кто встал на партийном собрании в полку Пантелимон и прокричал полковнику Василеску, главному политруку полка, и командиру Мурешану, что все, что они делали, не было ни социализмом, ни коммунизмом?

Естественно, мой перевод в колонию «Уранус» произошел почти мгновенно. Но если бы вместо того, чтобы отправлять меня на «Уранус», меня бы привезли к министру обороны и министр сказал бы мне: «Вот настоящий коммунист! Партия доверяет тебе! Мы производим тебя в чин генерала и назначаем тебя начальником пропаганды всей армии», – что было бы со мной тогда? Может быть, я стал бы в миллион раз более бешеным и безжалостным, чем все те невежи с погонами генералов и полковников, которые надсматривают за нами на «Уранусе»! Ибо идеология, будь она коммунистическая, капиталистическая, колониалистская или империалистская, подобна браку, о котором говорит Павел: «Соединен ли ты с женой? Не ищи развода. Остался ли без жены? Не ищи жены» (Павел, Первое послание к коринфянам, 7, 27).

Редьярд Киплинг умер в убеждении, что Британская Империя была высшей формой человеческой цивилизации, хотя и знал, сколь преступным был английский колониализм. Почему бы и мне было не верить в социализм? То был злой ангел, что принес меня на «Уранус», или то был мой добрый ангел? Он бросил меня сюда, чтобы погубить или чтобы спасти? Этот вопрос мучил меня иногда по ночам, когда я не мог спать. А таких ночей было немало. Какие я имел козыри перед моими фанатичными надсмотрщиками? Один все же был. И я, и они были занесены на «Уранус» одной и той же судьбой. Но я не разыгрывал свою карту повышения в звании. А они ее разыгрывали, и остались такими же негодяями!

Добираемся, наконец, до «ямы», на место бывшего стадиона, рядом с бараками штатских рабочих, которые давно ушли домой. Земля пропитана водой. Внизу уцелело несколько полос пористых каучуковых ковровых дорожек красного цвета, которые некогда устилали стадион. Военные собираются повзводно, поротно и побатальонно. Дождь не перестал, но, кажется, он уже не такой противный, а ветер утих. В свете мощных прожекторов, которые сияют над толпой, видно, как падают с неба мириады водяных капель. Тысяча восемьсот человек кашляют, волнуются, топают или сплевывают, и командиры выбиваются из сил, пытаясь их построить. Впереди, примерно в пятнадцати метрах, одетый в дождевой плащ, с капюшоном, надвинутым на глаза, неподвижно и угрожающе стоит командир, полковник Станку, окруженный штабными офицерами. Голос его звучит сурово:

– Выполнить перекличку кадров!

Команда переходит от человека к человеку: «Выполнить перекличку кадров! Выполнить перекличку кадров!»

Старший лейтенант Паскал, командир роты, проверяет нас. Мы, офицеры и младшие офицеры, все на месте.

Снова слышится голос командира, застывшего под дождем в той же позе, с руками за спиной и капюшоном, надвинутым на глаза:

– Доложите немедленно в письменном виде об отсутствующих кадрах и принесите листки бумаги ко мне. Быстро!

Дождь резко усиливается и льет как из ведра. Порывы ветра, который опять задул, бьют по рядам военных, выстроенных на плацу. Удивительно, что дождь нас преследовал все это время – с начала года и до сих пор. Он присутствовал на многих наших сборах, во время многих наших работ вне Дома. Всякий раз, когда нам приходится работать на улице, дождь начинает моросить, как будто хочет нас выжить отсюда, с «Урануса», чтобы вместе с ветром остаться единственными хозяевами на лесах и во всей колонии.

– Начинайте вечернюю перекличку! – снова раздается голос командира.

Командиры батальонов выходят на семь шагов вперед, поворачиваются налево-кругом и приказывают:

– Командиры рот, начинай вечернюю перекличку!

Командиры рот делают пять шагов вперед и командуют в свою очередь:

– Командиры взводов, начинай вечернюю перекличку!

Выхожу на три шага перед взводом, построенным в колонну, делаю налево-кругом и приказываю:

– Командиры групп, выполнять перекличку по группам!

После этого сразу иду к своему взводу. Командиры групп – Джирядэ, Бакриу, Гашпар, Тутикэ и Лунджяну приближаются ко мне. Под холодным дождем наши каски почти соприкасаются, и я им шепчу:

– Если отсутствует хотя бы один из солдат, я несу прямую ответственность, чтоб вы знали…

– Никто не отсутствует, товарищ лейтенант, – говорит Джирядэ низким голосом, – мы всех пересчитали. Куда мы, к черту, денемся, товарищ лейтенант? Эти больны на всю голову: держать нас здесь под дождем, делать перекличку…

Бакриу тоже вмешивается: