Таинственная самка - Евгений Торчинов Страница 15

Увы, равенство есть иллюзия, и иногда вредная иллюзия. Как бы это ни было прискорбно, но quod licet Jovi, non licet bovi — что позволено Юпитеру, не позволено быку. Какой-нибудь философ применяет психоделик для исследования сознания, а какой-нибудь наркоман делает то же самое ради кайфа. Все же понятно… Это не парадоксы психоделиков, а издержки доктрины равенства, в том числе и юридического. Но наше общество не готово даже обсуждать такие проблемы, да и западное недалеко ушло. Наш институт есть оазис, башня из слоновой кости, твердыня академизма. И это надо ценить при всех издержках и нелепостях академической жизни, особенно в нашем постсоветском варианте.

После этой тирады все мы на некоторое время примолкли, а потом разговор понемногу перешел на мирские темы и в конце концов — на перемывание косточек московским коллегам. Особенно досталось одной ученой даме, Тамаре Павловне Максимовой. Тамара Павловна писала в огромных количествах бешено популярные книжки на тему «трансперсонализм и лечение алкоголизма» и закатывала к небу глаза, произнося такие выражения, как «океанический экстаз» или «вулканическое переживание». Однако злые и даже не очень злые языки говорили, что Тамара Павловна боялась психоделической практики как черт ладана и что ее собственный трансперсональный опыт близок к нулю. На практиках же типа холотропного дыхания она обычно сидела, скрестив ноги «по-турецки» — в сукхасане, как она предпочитала выражаться, — возведя очи горе, и вместо интенсивного доведения легких до состояния гипервентиляции, занималась дыхательными упражнениями, описанными в книгах типа «Йога для здоровья». К этому образу Андрей добавил еще одну черточку: на некоей вечеринке она разоткровенничалась и сказала, что ей всегда хотелось, чтобы ею овладели прямо на столе. По этому поводу я заметил, что ее понять можно: все мужики интеллигентничают и политкорректничают, а у женщин сексуальные комплексы развиваются. К положительным чертам мадам Максимовой относилось ее вполне бескорыстное стремление помогать молодым ученым, однако после того, как они становились «на ноги», видимо, так и не овладев своей патронессой на столе, она утрачивала к бывшим подопечным какой бы то ни было интерес. Известна была Тамара Павловна и своим свободомыслием, иногда довольно своеобразным. Так, в середине брежневской эпохи сия дама опубликовала некий труд о трансперсональных корнях музыки Скрябина, в библиографию которого исключительно по недосмотру редакторов и главлита включила труды всех «отказников» и «невозвращенцев», гордо заявляя всем коллегам, что «вот все боятся и не делают», а она «не побоялась, и все прошло». Между тем после выхода книги кто-то все-таки настучал, в результате чего несчастных издательских редакторов чуть было не выгнали с работы. А Тамара Павловна ходила вся в белом.

Я так подробно пересказал эту историю, чтобы лучше охарактеризовать институтские нравы и обстановку в институте со всем ее колоритом. Без таких деталей академическую жизнь не понять, ибо она — не только исследования и публикации, но и отношения между сотрудниками — личностные, бытовые и профессиональные.

Изрядно накачавшись пивом и перемыв косточки всем наиболее колоритным фигурам питерского и московского трансперсонализма, мы наконец-то вышли на улицу. Наступающий вечер не чувствовался: разгар белых ночей! Тепло, вот-вот полетит тополиный пух — для Питера достаточно редкий, мягкий июнь. Вскоре мы расстались. Сергей отправился восвояси к Пяти углам, Андрей пошел в сторону Невского, чтобы до поезда побродить по легендарному проспекту, ну а я пешком направился к Исаакиевскому собору и потом по Дворцовому мосту перешел на Петроградскую сторону, где и жил на Съезжен-ской, совсем недалеко от зоопарка.

Инна открыла дверь со словами: «Атебя опять ждут».

— Господи, Боже мой, неужели это опять Гданьский?

— He-а, какой-то неизвестный тип.

Я устремился в свою комнату. Там с книжкой в руках сидел Андрей, с которым мы только что расстались на Вознесенском.

— Не удивляйтесь, Константин. Мне надо с вами поговорить, притом наедине, без Сергея.

Он хороший парень, но тут совершенно лишний. А ваш адрес мне дал Илья Гданьский.

«Значит, я все же не ошибся, — пришло мне в голову, — без Ильи тут не обошлось».

— Хотите чаю?

— Да, не откажусь.

— Инна, принеси нам, Бога ради, чаю.

— Ладно, сейчас.

— Слушаю вас.

Дальше все повторилось, как в дурном сне. Просто день сурка какой-то. Андрей вещал с про-фетическим пафосом про Саббатая Цеви, возвращение оного из-за реки Самбатион, а также о двух Светах и о вечном покое Абсолюта до того, как некоему его аспекту пришла — в голову или куда там еще — блажь заняться творением. Он даже спел довольно приятным тенором что-то на иврите.

— Это о предвечном покое, о котором тоскует Свет-дракон, — пояснил он.

В общем, клиника. Групповое помешательство у них, что ли? Чтобы сбить с моего гостя пафос, я начал что-то говорить про Мартина Лори, он же Ицхак Лейб га-Коген, его интернетовской рассылке и сайте. Андрей небрежно отмахнулся от меня и сказал, что все это лажа.

— Ну хорошо, пусть лажа, но от меня-то вы чего хотите?

Он стал говорить что-то довольно невнятное о мистическом опыте и благе всех существ — подробностей я даже не запомнил. Когда же Андрей понял, что меня его разглагольствования мало интересуют, — хотя слушать его было довольно приятно, модуляции его голоса чем-то завораживали, — то начал прощаться:

— Ну ладно, я пошел, да и поезд уже скоро. Вы позволите по крайней мере иногда звонить вам или посылать мэйлы и консультироваться по разным релевантным, так сказать, вопросам?

— Послезавтра я на неделю отбываю в Гонконг, а после возвращения — милости просим!

— Ну, и на том спасибо.

— Не за что — you are welcome!

Я проводил Андрея до двери, он выглядел вполне энергичным и отнюдь не обескураженным моим отказом. Видимо, он был уверен, что никуда я от него не денусь и наши мистические собеседования продолжатся. Ну-ну, надежды юношей питают… Мы попрощались как ни в чем не бывало, и Андрей быстро стал спускаться по лестнице, а я закрыл дверь и запер ее на цепочку. Меня беспокоил только один вопрос: «Если он не сумасшедший — не могли же они с Ильей помешаться синхронно, — то что все это значит?»

Ночью мне приснился загадочный сон, почти видение. Я видел ночную улицу, освященную факелами, по которой столь быстро, сколь позволяли ему длинные и широкие одежды целеустремленно шествовал какой-то человек в пурпурном — нет, даже кроваво-красном — облачении. За ним шла, почти бежала, толпа людей в традиционных ближневосточных одеяниях; у некоторых мужчин, правда, почему-то были отчетливо видны хасидские пейсы. Создавалось впечатление, что человек в красном ведет всю эту толпу к какой-то прекрасной и высокой цели. Вдруг у какого-то здания (синагога, подумал я) он остановился, резко развернулся лицом к толпе внизу (поскольку улица поднималась в гору) и вскинул руку. Тут внезапно его внешность начала меняться, и он то превращался в высокого мужчину с красивой окладистой бородой, в белых одеждах, сияющих словно снег под горным солнцем (как Иисус на иконах Воскресения Христова, подумал я), то становился змееподобным существом, драконом, с кожистыми, как у летучей мыши, но тоже сияющими крыльями. Кто одолеет в нем — Муж славы или Светозарный дракон — мне, впрочем, узнать не удалось: прозвенел звонок и я сразу же по привычке спустил ноги с дивана.