Беглый - Винсент Килпастор Страница 15

— Хаарашо. Спи, осужденныйджан, спи. Один акьт есть.

Основоположник узбекского соцреализма тихо закрывает за собой дверь. В зоне за такое вымогательство поднялся бы бунт. Здесь — все боятся остаться без увольнительной в город. Почти граждане уже ведь.

Сейчас мне насрать на граждан, увольнительные и этот прекрасный город. Я просто хочу проспаться.

Я зарываюсь в подушку. Ещё два часа почти до восьмичасового просчёта и развода на работу. Один акт есть. Первый акт.

Занавес.

* * *

Меня «трудоустроили» на литейный завод. По протекции Вована. До перестройки и нового мышления завод делал роскошные чугунные ванны. Хрен такие найдешь где в Европе. Броня Т-34, а не ванны. С места чтоб эту ванну сдвинуть таких жаверов как я, человек шесть надо. Минимум.

Сейчас Сантехлит мёртв. Он напоминает черно-белую фантасмагорию из фильмов Тарковского. Огромные гулкие цеха. Людей нет совсем. Жутковато. Свет сочится сверху, как в древнем языческом храме, сквозь частично выбитые витражи в потолке. И бесконечные ряды черных неэмалированных ванн. Ванны выстроились как гробы на массовых похоронах. Ванны кругом, как разверстые могилы третьеразрядного фильма ужасов. Депрессия Терминатора. Ванный день. Могилы Союза Советских Социалистических Республик.

Вован, он фрезеровщик. Он просто так просидел тут полтора года. Жарил на машке овощи и протирал со станка пыль. Мне повезло меньше. Я до сих пор не знаю, чем токарный станок от фрезеровочного отличается. Неквалифицированная рабсила. Так что из меня сделали шахтёра сантехлита.

Теперь вот спускают на верёвке в глубокую угольную яму-зиндан. Раньше в советские времена туда сбрасывали вагонами уголь для плавильных печей.

Теперь я должен отколупывать ломом остатки угля от стен ямы, и отправлять его наверх для нужд шашлычной, имеющей какое-то не совсем мне понятное отношение к заводу.

Лом теперь мой новый напарник и друг. Пара ударов ломом — и яма наполняется мелкой чёрной угольной пылью, которая режет глаза и мешает дышать. Накалупав достаточное количество, я наполняю углем вагонетку-качели, и её волокут наверх неведомые мне силы.

«Бедные шахтеры!» и «Какого хрена мне не сиделось на зоне?» — вот мысли, которые рефреном навевает лом. Руки волдыреют на глазах. Ах Ленин, Ленин. Тебя бы сюда, вместе с гомиком Дарвиным. Труд из обезьяны сделал человека, а? Вот вам, вот вам, ломиком, ломиком-та, суки!

На зоне проверки-просчёты проводят два раза в день, на колонке — пять раз в сутки. Считают даже ночью. Сейчас менты кричат сверху — «здесь?» Потом они плюют сверху и уходят. Хочется курить, а ещё больше — хочется жрать.

Доскрипел до вечера. Спасибо, Вован, в обед скинул в яму бутерброд с жареным баклажаном. Все мои калории на целый день.

Да, это похоже на свободе огромная проблема — в зоне худо-бедно, а три раза дают пожрать. А здесь — свобода. Так что ходи голодный. Зарплату-то даже нормальным гражданам новой республики раз в пять-шесть месяцев выплачивают, что говорить про зэков вонючих. Хочу обратно в зону. Мне там готовое жаркое приносили прямо в хату. С салфеточкой, блин.

На хрен вот скажите мне сдалась такая амнистия?

Наконец, мой первый рабочий день подошёл к концу. Теперь в люльку, вместо угля, загружаюсь я сам и медленно, скорбно возношусь.

Здравствуй свет. Здравствуй, свобода. Теперь нужно только в душ. Эта вонючая угольная пыль въедается в шкуру, как татуировка.

Душевая колонки! Роскошь. Горячая вода все время. Курорт. Написано, что можно купаться с семи часов. Сейчас шесть тридцать. Поэтому, наверное, я тут один. Замечательно! Можно купаться с семи часов, а дверь в душевую открыта.

Значит, решаю я, наступило семь часов в одной отдельной взятой душевой.

Какая прелесть. Намыливаюсь и вспоминаю мою первую помывку в системе МВД джамахирии.

* * *

Я тогда уже провёл два месяца в тюрьме и мылся только частично, урывками холодной водой над унитазом камеры. Этот день буду помнить всю жизнь.

Начало было похоже на фильм про омон, ну, знаете, где менты врываются в помещение и от страха орут — тихо мол, все, на пол, работает омон!

Человек сорок, лежащих друг на друге в горячем смраде десятиместной камеры выдворили в коридор и погнали куда-то полубегом.

Так, наверное, гнали в газовые камеры лишних евреев.

Потом загнали в камеру где прямо с потолка торчали трубки с самодельными жестяными лейками и дали маленький черный обмылок. Все купались не снимая мадепаланов — чтобы невзначай не провести кому пеписькой по булкам. Непонятка. У первоходов много условностей этикета.

— Ты табличкя не видел на дверь? Душ — сем часов аткрыт. Чичас сколька?

Хамза снова стоял передо мной торжествующе улыбаясь:

— Чичас сколька время?

Я развел намыленными руками.

— Чичас — шест сорок сем.

Великий писатель сунул мне под нос свою «Победу».

— Эта акьт, табриклаймиз энди, втарой акьт за сутка, болам!

Он эффектно хрустнул пальцами, переламывая воображаему пачку банкнот.

— С легким паром