Мне так хорошо здесь без тебя - Кортни Маум Страница 15

– Того, что люди охотно покупают твои картины, недостаточно?

Я посмотрел в другой конец зала, где на стене висел «Синий медведь», большой и одинокий. Анна говорила неправду. Она не хотела, чтобы я продавал его. Я знал это и все равно включил его в экспозицию. И его купили.

– Нет, – пробормотал я. – Не знаю. Я просто хочу, чтобы Анне понравилось.

И этим было все сказано. Несмотря на не самый высокий жанр, Анна гордилась «Синим медведем», потому что он был отражением истинных эмоций. Уязвимости. Неприкрытого страха. До эпопеи с замочными скважинами все мои произведения имели в своей основе настоящую идею – может, я и не затрагивал войны, но выражал свое мнение на разные темы, выходящие за рамки рутинных вопросов, которые занимали меня постоянно. Можно ли вообразить нечто более удручающее, чем вид бескостной тушки цыпленка под целлофаном? Будет ли в скором времени Камилла в общении со мной вместо слов красноречиво закатывать глаза? Простит ли меня жена? Истинной причиной моего позерства на тему Ирака было желание, чтобы мои работы, как прежде, вызывали у Анны уважение.

В тот вечер мы собирались в гости к друзьям, недавно переехавшим из Парижа в Версаль. В последнее время такое происходило все чаще: исход богемы, разменявшей четвертый десяток, в пригород – тот самый буржуазный пригород, который она так едко высмеивала десять лет назад. В прошлый раз, когда мы встречались с Синнев и Тьерри, мой приятель в светской беседе оперировал понятием «обшивка». Тьерри – наверняка хороший семьянин, но в свободное время он размышляет о декоративных стенных панелях. Все-таки к тридцати пяти годам у всех начинает ехать крыша.

Мы оставили Камиллу с няней, что делали крайне редко, и настроение от глотка свободы у нас было заметно приподнятое. Оба предвкушали вечер в компании людей, чей рост превышает метр двадцать, к тому же пробок на вечно забитом шоссе А13 в этот раз не было, и атмосфера в салоне «Пежо» достигла значения «теплая» вместо обычного «напряженная».

Анну окутывал аромат духов, которые она приберегала для особых случаев – головокружительная смесь нот бергамота и нероли. Она надела розовую шелковую блузку, широкие брюки из тонкой шерсти и туфли на высоком каблуке. Мне предстояло сообщить ей, что я не только продал «Синего медведя», но и должен теперь лично доставить его в Лондон. Я решил, что сперва надо ее немного подготовить, и начал с комплимента. Я похвалил ее туфли.

– Они старые. – Анна переключилась на пятую передачу.

Я не ожидал, что мы поедем без пробок: времени на сложный разговор у меня почти не оставалось. Я смотрел на пролетающие мимо высотки со спутниковыми тарелками, опасно примостившимися на решетках узких балконов.

– Знаешь, у меня новость. По поводу «Медведя».

– Да? – Анна сбавила скорость, и в ее голосе я почти услышал надежду.

– Я тут на днях встречался с Жюльеном, и… знаешь, это довольно странно… – Я поправил ремень безопасности. – Короче, они… ну, покупатели… хотят, чтобы картину я привез сам. Ну, в Лондон.

На лице у Анны появилось знакомое скептическое выражение – такое она обычно включала, услышав заявление, которое однозначно развалится в суде.

– Жюльен говорит, им это надо по каким-то религиозным убеждениям.

Анна вздохнула:

– Очень странно. Если не сказать абсурдно. А от него вообще когда-нибудь кто-то такое требовал?

– Наверное, нет. – Я смотрел на свои руки. – Я не спрашивал.

– И что ты ответил?

– Ну… они собираются за это доплатить, так что я согласился.

Анна повернулась и посмотрела мне в глаза:

– И сколько?

Я помедлил:

– Тысячу.

Анна расхохоталась.

– Это просто нелепо:

– Плюс все дорожные расходы.

– Ричард, это несерьезно! Ну подумай сам. Ни ты, ни Жюльен этих людей не знаете, и ты собираешься пересечь Ла-Манш, чтобы…

– Я думаю, они уже перевели задаток. Я уверен. Просто… ну, интересно же. Разве нет? Я могу, например, снять фильм про то, как туда ехал.

Анна только фыркнула:

– И когда ты должен везти картину?

– Видишь ли, в этом вся проблема. – Я откашлялся. – Мне придется отлучиться туда из Туссена.

– Прекрасно! – воскликнула Анна. – Эти люди вообще существуют? Или ты их выдумал, чтобы не общаться с моими родителями?

– Жюльен решил, что так будет проще. Там же на пароме рукой подать.

– Ах, Жюльен… Ну конечно.

– Я не знаю, что делать. У меня нет выбора. И я совсем ненадолго! Проеду на пароме, переночую у родителей, отдам картину и сразу вернусь. А хочешь со мной?

– Ну уж нет, спасибо! Шестнадцать часов плыть через Ла-Манш… – Она покачала головой. – А все почему – потому что…

Она не закончила фразу, в этом не было необходимости. Потому что не стоило мне продавать картину.

– В общем, поступай, как знаешь, – сказала в конце концов Анна, перестраиваясь в другой ряд.

Глядя в окно, я погрузился в свои мысли. Что будет, если покупатель и правда Лиза? В какое положение это меня поставит? Мое сердце станет пешкой, зажатой между отчаянием и сладкой иллюзией собственной желанности. Большая часть меня хотела вновь увидеть эту женщину, проверить, так ли сильно мое к ней влечение. И в то же время я понимал: если дверь по лондонскому адресу мне откроет Лиза, это будет непоправимое предательство по отношению к жене. Еще одно непоправимое предательство.

К моменту, когда мы доехали до коммуны Сен-Клу, движение замедлилось настолько, что с увлеченным видом изучать пейзажи за окном стало уже невозможно. Молчание стало гнетущим. Я спросил, как продвигается дело с винными этикетками, она ответила, что предварительные слушания начнутся через месяц.

– Похоже, истицы настроены серьезно. Собирают подписи всех женщин на севере Франции, у которых родились дети с врожденными пороками развития на фоне употребления алкоголя.

– Неужели беременные не в курсе, что им нельзя пить?!

– С вином вопрос особый. Это часть нашей культуры. Мне, например, врач разрешал два бокала в день. Да большинству беременных и не хочется. Ну, не тянет на вино, или становится неприятен вкус. Самое мерзкое во всем этом – они заявляют, будто не знали, вот даже не догадывались, что алкоголь вреден для плода!

– Почему они судятся не с врачами?

– Хороший вопрос. – Анна наградила меня коротким взглядом. – Преимущественно на нем мы и строим защиту. Мы доказываем, что медики прикладывают недостаточно усилий к просвещению будущих матерей. В Штатах гораздо больше истерии вокруг потенциального вреда алкоголя для плода, чем у нас. Впрочем, в Штатах вокруг всего гораздо больше истерии. Этот иск – очень дурной знак. Перекладывать вину за свои поступки на других… Теперь этим занимаются и французы. Близок тот день, когда сюда и «Старбакс» придет.