Этой ночью я ее видел - Драго Янчар Страница 15

Ну уж, понятно, как-нибудь обойдусь, ответила я Филиппу, хотя в квартире нет ванной и удобства в коридоре, где по утрам соседи стоят в очереди, женщины в халатах, а некоторые мужчины в небрежно расстегнутых брюках со свисающими ремнями, уж как-нибудь переживу. Мне ничего не надо, днями напролет я просиживаю у окна в ожидании увидеть ее лицо, лицо своей Вероники, или на худой конец Лео, который однажды прикатит на авто, а может, они вдвоем, может, оба они пройдут по тротуару, и она будет держать его под ручку, посмотрит наверх, улыбнется, лишь она одна умела так мило улыбаться, и я ей помашу рукой. Немногим раньше я увидела, как идет Филипп, он выхлопотал эту квартиру, через день приносит мне что-нибудь поесть, хлеб и молоко, муку, иногда и мясо. Вы не доели, говорит он мне, снова оставили. Не до еды мне, ответила я, а он свое: что бы Вероника сказала? Вероника бы сказала, ой, мама, человек не может без еды. Сначала маме, всегда говорила она в столовой поместья, когда подавали обед, а когда бывали гости, и нужно было сначала им подавать, Вероника говорила, иногда одним взглядом знак подавала, и всем было понятно: сначала маме. Ну, а когда она бывала особенно в настроении, то шла прямо на кухню к кухаркам и прислуге и, засучив рукава, готовила мое любимое блюдо — белые грибы, собранные утром.

Я сидела у окна, колонна исчезла за поворотом, звуки оркестра удалялись, по улице поспешали последние опоздавшие. Идут на Площадь Конгресса, заметил Филипп, там большой митинг. Маршал будет речь толкать. Пускай себе говорит, пусть музыка играет, пусть народ ликует, войне конец, пусть радуются. А я не могу. Филипп говорит, чтобы я была поосмотрительней в разговорах с посторонними, чудные времена, иногда по ночам за кем-нибудь приезжают и назад он уже не возвращается. Как Вероника? спросила я, как увезли Веронику? прокричала я, раз он ничего не ответил. Вы ведь знаете, что они с Лео уехали, укатили, наверняка, где-нибудь в безопасности. Ну почему же они тогда не объявляются? спросила я, могли бы хоть какую-то весточку послать. И почему мне нельзя говорить, я ведь и так ни с кем не разговариваю.

Сижу у окна, как сидела там в поместье под Крутым Верхом всю прошлую зиму, после того, как Вероника и Лео январской ночью ушли с какими-то людьми и с тех пор не было от них ни слуху ни духу. Забрали их ночью в самую лютую стужу, сугробов намело кругом высоченных. Только наутро того дня в начале сорок четвертого мне сказали, что они ушли с незнакомцами. Ночью эти незнакомцы рылись в шкафах и хлопали дверями. Я уже тогда с трудом ходила, по большей части сидела у себя наверху в комнате. Ко мне поднялась Йожи, наша экономка, и сказала, что незнакомцы, разгулявшись, никак не хотят угомониться. А к чему же они так дверями хлопают? спросила я. Да потому, ответила Йожи, что уже слегка поддали и никак не разойдутся ни по домам, ни по гостевым комнатам. На другой день я узнала, что с ними ушли также Вероника и Лео. А потом я все ждала, что они вернутся.

И жду до сих пор. Я сидела у окна своей комнаты, когда эти ночные визитеры ушли, сидела и на другой день и так каждый день всю долгую зиму и долгую весну, и потом внизу на дворе вместе с нашими работниками заходили и люди в немецкой форме, а потом еще в какой-то другой форме. А я все глядела в окно и ждала, когда Вероника крикнет со двора: мама, я здесь! И теперь сижу у окна в квартире на окраине Любляны и вглядываюсь в лицо каждому, идущему по улице солнечным майским днем, вглядываюсь в каждую фигуру в вечерних сумерках, чтобы узнать ее или его, Лео, по походке. Может, она в Загребе, сказала я Филиппу. Когда она сбежала со Стевой, она была в Загребе, может, он отвез ее во Вране. Может, она с Лео тайно уехала в Италию. Или во Францию, у нее были знакомые во Франции. А что, если она в Берлине, у нее там подруга? В Берлине все разрушено, возразил Филипп. А как в Швейцарии? Многие уехали в Швейцарию. Это было бы более вероятно, сказал Филипп и уставился на теперь уже совсем опустевшую улицу под моим окном. Значит, они в Швейцарии. Собрали немного денег и теперь в Швейцарии. Филипп, сказала я, ты знаешь, что они в Швейцарии. Филипп ничего не ответил. Ты должен мне доверять, заметила я, знаю, что ты боишься, что я кому-нибудь проболтаюсь, но я ни с кем не разговариваю, от меня никто не узнает, что они в Швейцарии.

Он смотрел в окно.

Филипп, ты меня слышал?

Да, ответил он, слышал.

Некоторое время он хранил молчание. Потом неожиданно спросил, помню ли я того немецкого врача, который во время войны бывал в Подгорном. Конечно, я его помню, его звали Хорст. Он был в мундире, но в нем не было ничего от военного. Такой обходительный господин, Вероника и Лео часто приглашали его в гости, он любил музыку. Всякий раз, когда играл пианист Вито, он обязательно бывал там. Он производил впечатление человека, случайно оказавшегося в наших краях, только и ждущего, когда все закончится. Буду откровенен с вами, сказал Филипп, я узнал его адрес, он живет в Мюнхене, если, конечно, еще жив. По крайней мере, до войны он там жил. Я написал ему, продолжал он, теперь мы постараемся переправить ему письмо. Я схватила его за руку. Ему известно? сказала я, он знает, где они? Возможно, ответил Филипп, может, он что-то и знает, посмотрим. Подождем. Хотелось бы знать, как долго нам придется ждать от него ответа. Дело несколько усложняется, произнес Филипп, через одних знакомых мы отправим письмо в Грац. В нем будет также почтовый адрес, на который он может написать ответ. Почему в Грац, почему дело сложное? Почему не написать ему из Любляны или не поискать его номер телефона и не позвонить ему? Я ничегошеньки не понимала. Я атаковала его все новыми и новыми вопросами, но Филипп ничего больше не стал объяснять. Подождите, сказал он, давайте подождем.

Потом он стал говорить о том, что в стране страшная нехватка продовольствия и ему удалось достать муки у спекулянта, похоже, он надежный, однако ж, никогда не знаешь, с кем имеешь дело. Можно подумать, мне есть дело, где он достает продукты, как будто меня вообще интересует еда. Он сказал, что зайдет послезавтра, ты меня слышишь, Филипп, они ведь в Швейцарии? Тот врач немецкий, Хорст, ему об этом известно. Когда он ответит на твое письмо? Он меня не слышал, ушел, его шаги были слышны на деревянной лестнице. А я осталась сидеть возле окна и увидела, как он на улице взглянул наверх и исчез за поворотом. И продолжала сидеть там же и после обеда, когда стал возвращаться народ со сложенными транспарантами и знаменами и портретами своих вождей, и все сидела там до вечера, когда последние митингующие брели на нетвердых ногах, передавая друг другу бутылку. Я внимательно вглядывалась, нет ли среди них того приземистого парня, который до обеда смотрел на мое окно и был похож на одного из наших работников в Подгорном, но постепенно стали сгущаться сумерки, и я не могла разглядеть их лиц.

Я боюсь наступления вечера. По вечерам, когда в квартиру проникают неверные отсветы уличного фонаря, я чувствую, что скоро ночь и мне опять предстоит бороться с бессонницей. Каждый раз с наступлением ночи голова просто раскалывается, вдруг я снова оказываюсь в поместье, на верхнем этаже, и слышу снизу голоса мужчин. Они топчутся в передней, стряхивая снег с обуви, потом доносятся шаги по лестнице, хлопают двери. Резкий разговор, слышу, как Лео пускается в какие-то объяснения, слышу Веронику, которая что-то растолковывает, слов не разобрать. Затем я одеваюсь и хочу спуститься, хоть я уже и тогда ходила еле-еле. Но в этот момент входит Йожи, мадам, вам сейчас не следует идти вниз. Почему нельзя? Вероника сказала, чтобы вы подождали в комнате. Что там происходит внизу, Йожи? Ничего не происходит, они сейчас ужинают и беседуют. Но кто там кричит, спросила я, кто-то отдает приказы, марш, командуют, я слышала, как сказали: марш. Что это за люди, Йожи? Кому они говорят: марш? Она почти затолкала меня в комнату, вам нельзя вниз, мадам, они скоро уйдут. Кто уйдет? Я сидела одетая на кровати и ждала, пока стихнет шум, и эти люди, кто бы они ни были, эти странные визитеры, уйдут. И что придет Вероника и все мне объяснит. Она всегда рассказывала мне о своих гостях. Пианист Вито из Любляны. Поэт, писавший о златокудрой, читал свои стихи и непрестанно сыпал остротами. Она рассказывала мне о том докторе, немце, звали его Хорст, он гостил у нас во время войны, был ранен в России, прихрамывал. Очень любил музыку и был без ума от Вероники. Однако же в тот вечер после Нового сорок четвертого года она не зашла и ничего не рассказала. Ее не было. Не было ее ни в ту ночь, ни утром ее не было, и все ночи и дни после ее не было. Когда внизу все стихло, я спустилась, наша дворовая прислуга, Йожи, Франц и Фани стояли все и смотрели на меня. Что происходит, спросила я, что случилось? Они ушли, ответила Йожи. А где Вероника? Она ушла с ними, ответил Франц, Лео тоже ушел. Да они вернутся, произнесла Фани. Откуда вернутся? Откуда? Они направились в охотничью сторожку, сказал Франц, что-то им нужно было выяснить. К утру, наверняка, вернутся назад. Зачем им идти в охотничью сторожку среди ночи по глубокому снегу? Йожи заметила Францу, что он несет чушь, чего им делать в охотничьей сторожке, они уехали на машине по шоссе. Франц опомнился, да и впрямь, что им делать в охотничьей сторожке, они уехали по шоссе, ну, конечно. Куда уехали? На большом столе в столовой были в беспорядке оставлены тарелки с остатками еды, рюмки, некоторые были опрокинуты. Мы им дали поесть, сказала Фани, они были голодны, господин Лео сказал, чтобы мы им дали еды.