Пойди поставь сторожа - Харпер Ли Страница 15

– Вылезай сию минуту! – пронзительно вопила мисс Рейчел. – Я покажу тебе, Чарльз Бейкер Харрис, Духа Святого! Я научу тебя кромсать мое лучшее постельное белье! Дырки в нем резать! Господне имя всуе поминать! Вылезай из воды, кому сказано?!

– Ну хватит, тетя Рейчел, – пробулькал Дилл из-под воды. – Я больше не буду!

Его попытки высвободиться, сохранив достоинство, едва ли увенчались успехом: из воды на закраину вылезло какое-то мелкое морское чудище, облепленное простыней и зеленой тиной, обвитое гирляндами водорослей. Дилл замотал головой, силясь их стряхнуть, и мисс Рейчел отпрянула от тучи брызг.

За ним следом выбралась Джин-Луиза. Она наглоталась воды, и потому в носу ужасно щипало, а дышать было больно.

Мисс Рейчел племянника больше не тронула, но свистнула в воздухе прутом, прибавив:

– Марш домой!

Брат и сестра смотрели им вслед, покуда те не скрылись за дверью дома. Жалко Дилла, что тут скажешь?

– Пошли, – сказал Джим. – Время уж небось к обеду.

Они развернулись к дому и на дорожке увидели Аттикуса.

Рядом с ним стояла какая-то незнакомая дама и преподобный Джеймс Эдвард Морхед. И стояли они, похоже, уже довольно давно.

Аттикус, на ходу снимая пиджак, пошел навстречу. Горло у Джин-Луизы перехватило, коленки затряслись. Лишь когда он накинул пиджак ей на плечи, она сообразила, что предстала пастору в чем мать родила. Кинулась было бежать, но Аттикус поймал ее за загривок и сказал:

– Иди к Кэлпурнии. С черного хода.

Кэлпурния поставила ее в ванну и принялась зверски отскребать от ила, бормоча:

– Утром мистер Финч позвонил, сказал, к обеду преподобный с женой будут. Я вас обыскалась, звала-звала чуть не до посинения. Почему не отзывались?

– Не слышали, – соврала она.

– Ну, вот и выбирай, старуха, – то ли пирог печь, то ли за детьми рыскать по всей округе. Либо то, либо это. И не совестно вам? Этак вы отца вконец уморите.

Джин-Луизе показалось, что костлявый палец сейчас проткнет ей ухо насквозь.

– Больно, – сказала она.

– Если он из вас обоих дурь не выбьет, я этим займусь, – посулила Кэлпурния. – Вылазь живо.

Едва не содрав кожу, Кэлпурния растерла ее грубым полотенцем, потом велела поднять руки над головой. Всунула ее в жестко накрахмаленное розовое платьице, потом, двумя пальцами крепко держа за подбородок, продрала волосы острыми зубьями гребешка. Швырнула к ногам пару лакированных туфель:

– Обувай давай.

– Я застегивать не умею, – сказала она.

Кэлпурния грохнула крышкой унитаза и посадила Джин-Луизу. Та смотрела, как большие корявые пальцы принялись за деликатное дело – просовывать перламутровые пуговки в тугие, слишком маленькие петельки – и восхищалась тем, какая мощь в этих руках.

– Теперь иди к отцу.

– А где Джим?

– Моется в ванной мистера Финча. Ему я доверяю – сам справится.

В гостиной они с Джимом чинно сели на диван. Аттикус и преподобный Морхед толковали о чем-то неинтересном, а миссис Морхед, не таясь, смотрела на детей. Джим ей улыбнулся. Ответной улыбки не последовало, и Джим сдался.

Ко всеобщему облегчению, Кэлпурния позвонила в колокольчик, приглашая к столу. За столом посидели в неловком молчании, затем Аттикус попросил Морхеда прочесть молитву. И преподобный вместо того, чтобы испросить благословения для всех, воспользовался случаем сообщить Господу о проступках Джима и Джин-Луизы. Когда дело дошло до объяснений, что дети растут без материнского пригляда и ласки, она вся уже совсем съежилась. Покосилась на Джима: тот сидел, уткнув нос в тарелку, и уши его пылали. Она подумала, что, наверно, Аттикус не знает, куда глаза деть со сраму, и оказалась права: когда преподобный Морхед сказал наконец «аминь» и Аттикус вскинул голову, из-под очков у него ползли по щекам две крупные слезы. Да, на сей раз они с Джимом расстроили отца всерьез. Внезапно он сказал: «Прошу прощения», – резко встал и вышел на кухню.

Кэлпурния, осторожно ступая, внесла тяжеленный поднос. Когда в доме бывали гости, она вела себя совсем иначе. Говорить она умела не хуже самого Джеффа Дэвиса [20], но при гостях нарочно коверкала язык, тарелки подавала с нестерпимо высокомерным видом и на каждом слове придыхала. Когда подошла к Джин-Луизе, та сказала: «Извините, пожалуйста», – и, обхватив ее за шею, притянула к себе.

– Кэл, – прошептала она, – Аттикус что, сильно огорчился?

Кэлпурния выпрямилась, поглядела на нее сверху вниз и во всеуслышание ответила:

– Мистер Финч? Да еще чего, мисс Глазастик. Он там со смеху помирает на заднем крыльце.

Мистер Финч? Он там со смеху помирает. Колеса, под которыми теперь был не бетон, а грязь, зашуршали иначе, и Джин-Луиза очнулась. Запустила пальцы в волосы. Потом открыла бардачок, вытащила сигареты, закурила.

– Почти приехали, – сказал Генри. – Где ты витала? В Нью-Йорке со своим парнем?

– Да так, задумалась… Вспоминала, как мы возрождали веру. Тебя тогда не было.

– И слава богу. Коронный номер доктора Финча.

Джин-Луиза рассмеялась:

– Дядя Джек припоминает мне это уже лет двадцать, а мне до сих пор неловко. Знаешь, Диллу-то мы ведь забыли сообщить, что Джим умер. Кто-то послал ему вырезку из газеты. Так и узнал.

– Всегда так бывает, – сказал Генри. – Забываешь самых старых друзей. Как считаешь, он вернется когда-нибудь?

Джин-Луиза покачала головой. Дилл попал в Европу, когда служил в армии, да там и остался. Уродился таким, что на месте ему не сиделось. Когда рядом все те же люди, а вокруг – все те же виды, в нем просыпался маленький кровожадный тигр. Интересно, где окончится его жизнь? Уж наверняка не на тротуарах Мейкомба.

Свежий ветер с реки прорезал вечернюю жару.

– Приехали, мадам! «Пристань Финча»! – объявил Генри.

Триста шестьдесят шесть ступенек шли вниз по крутому утесу к большой пристани над самой рекой. Широченная, ярдов триста, поляна тянулась от обрыва в лес, а с дальнего ее края уходила и скрывалась среди темных деревьев двухколейная дорога. Она упиралась в двухэтажный белый дом, опоясанный верандами.

Нельзя сказать, что старый Финчев Дом очень сильно продвинулся на пути к упадку, но можно – что сохранился он великолепно: ныне там помещался охотничий клуб. Несколько бизнесменов из Мобила арендовали землю вокруг, а самый дом купили и устроили там то, что люди в Мейкомбе почитали частной игорной обителью греха и притоном порока. Они ошибались, хотя в зимние вечера стены старого дома ходуном ходили от развеселого мужского гомона, а время от времени оглашались и выстрелами (от полноты чувств, а не по злобе). Пусть играют в покер, пьянствуют и веселятся до упаду, думала Джин-Луиза, лишь бы только стены не рушили.