Спортивный журналист - Ричард Форд Страница 15

Особенно видное место занимает у нас почтовая контора, поскольку мы – получатели рекламных рассылок и приверженцы покупок по почте. Тут ничего не стоит зайти, прогуливаясь по улице, в парикмахерскую и мигом подстричься или, если отправляешься ночью на одинокую прогулку, а я часто делал это после развода, получить в «Августе» даровую выпивку от старикана в клетчатых штанах, который сидит там и смотрит бейсбол и только рад услышать от тебя доброе слово об Айке, вместо того чтобы тащиться домой, к жене. Иногда, потратившись на несколько «дайкири» и пылко побалабонив о том о сем, ты можешь даже уговорить томную секретаршу страхового маклера поехать с тобой в шумный кабак на берегу Делавэра и провести там теплый весенний вечер. Подобные вечера часто заканчиваются очень недурно, и в первые несколько месяцев я провел таким манером не один из них и не пожалел об этом.

В городе проживает небольшой контингент состоятельных эмигрантов из Новой Англии, работают они по большей части в Филадельфии, владеют летними домиками на Кейпе или на озере Уиннипесоки. Живет здесь и некоторое число южан – прежде всего, каролинцев, так или иначе связанных с Семинарией, а на зиму уезжающих в Бофорт или в Монтигл. Я ни с теми ни с другими близко так и не сошелся (даже когда мы с Экс только-только переехали сюда) и принадлежу к другой, куда более многочисленной группе, которая с удовольствием живет здесь круглый год и ведет себя так, точно мы обнаружили в этих краях нечто фундаментальное, – дело тут, думаю, не в деньгах, но в определенном складе сознания: все мы учились в колледжах и узнали там, как жить, и жить правильно, никогда не покидая одного места, а теперь, когда мы повзрослели, пришло время применить эти знания на практике.

Заправляют у нас республиканцы, что совсем не так плохо, как может показаться. Это либо высокие светловолосые молодые увальни из Йеля с острыми подбородками, влажными голубыми глазами и богатым опытом временных отчислений из университета, либо отставные жулики из торговой палаты, мелкие мужички, выросшие в нашем городе, обладающие собственным кругом местных друзей и четкими консервативными представлениями о стоимости здешней недвижимости и тонкостях частного предпринимательства. Полицией ведают вечно прищуренные итальянцы – потомки иммигрантов, которых привезли сюда в двадцатых, чтобы они построили библиотеку Семинарии, и которые обосновались в «Президентском» районе, где живет сейчас Экс. И республиканцы, и итальянцы очень серьезно относятся к правилу «место жительства – это все», и жизнь города идет так тихо, что лучшего и желать не приходится, заставляя лишь дивиться – почему эта же компания страной-то управлять не может получше? (Мне повезло, я попал сюда еще с теми долларами, какими они были до 1975-го.)

С другой стороны, налоги тут высоки, как небеса. Канализационной системе очень не помешал бы облигационный займ, особенно в районе, где живет нынче Экс. Ну, зато преступлений против личности у нас не водится. Много врачей, хорошая больница. А благодаря южным ветрам климат здесь такой же целительный, как в Балтиморе.

Издатели, редакторы, авторы «Таймс» и «Ньюсуик», агенты ЦРУ, юристы из шоу-бизнеса, бизнес-аналитики плюс президенты немалого числа огромных, кующих общественное мнение корпораций – все они живут в этих краях вдоль извилистых дорог или в уединенных сельских особняках и ездят поездом в Готэм либо в Филадельфию. Даже люди услужающие, а это по преимуществу черные, выглядят довольными жизнью в своих скромных домах с брезентовыми навесами, которые образуют, выстроившись в ряд, что-то вроде клавиатуры на боковых улочках Уоллес-Хилла, за больницей.

В общем и целом жизнь в нашем городе интересной не назовешь. Ну так это-то нам и нравится.

По перечисленным причинам в кинотеатре нашем шумно после премьерных показов не бывает, чему способствуют и таблички «Спасибо, что не курите». Еженедельная газета города печатает в основном объявления о продаже недвижимости, новости большого мира ее интересуют слабо. Учащиеся Семинарии и школы-интерната на глаза нам попадаются редко, похоже, им и за их железными воротами хорошо. Оба винных магазина, книжные и заправочная станция только рады вести торговлю в кредит. «Кофе Спот», в который я иногда езжу поутру на стареньком велосипеде Ральфа, открывается в пять утра, кофе там бесплатный. Три банка чеки ваши не отфутболивают (в случае чего, вам просто звонят оттуда). Черные и белые мальчики – Ральф был среди них – играют в одних и тех же спортивных командах, учатся в нашей маленькой кирпичной школе и вечерами вместе готовятся к поступлению в колледж. И если вы теряете, как я однажды, бумажник на какой-нибудь затененной ильмами улице с восстановленным историческим обликом, – напротив моего тюдоровского дома возвышается большой особняк времен Второй империи, принадлежащий бывшему члену Верховного суда штата Нью-Джерси, – можете быть уверены, что к ужину вам позвонят, а следом появится подросток, сын кого-то из соседей, вернет бумажник с нетронутыми кредитками и о вознаграждении не заикнется.

Вы можете посетовать, что такой город не отвечает тому, как ныне живет весь мир. Заявить, что реальная жизнь и хуже, и коварнее, и сложнее нашей, что мне следует влиться в нее и смириться с Рондами Матузак современного мира.

Что же, в течение двух минувших со времени развода лет мне случалось иногда, отправляясь по тем или иным делам, задумчиво проходить после наступления темноты по нашим извилистым тенистым улицам, вглядываться в дома, в окна, залитые бронзоватым светом, в темные автомобили, заехавшие передними колесами на тротуары, слушать плывущий по воздуху смех, и звон бокалов, и звуки оживленных бесед и думать: как хороши эти жилища. Как полна эта звучная жизнь, – к примеру, жизнь того же судьи. И хоть сам я в ней не участвую, да мне это, верно, и не понравилось бы, меня волнует мысль, что все мы ведем здесь существование надежное и ответственное.

Как знать? Возможно, и самому судье случалось проводить на улице мрачные часы его жизни. Возможно, жизнь какого-то бедняги из Ярдвилля висела в это время на волоске, а свет в моем доме – обычно я оставляю его включенным – приносил судье успокоение, наводил на мысль, что каждый из нас заслуживает еще одного шанса. Я мог находиться и дома, вникать в таблицы средних показателей бейсболистов, или читать «Ринг», или листать, сидя в кухонной нише, какой-нибудь каталог, не питая надежд ни на что, кроме доброго сна. Но именно для таких дел улицы пригородов и идеальны, только так соседи и могут жить по-добрососедски.

Верно, разумеется, и то, что, поскольку в теперешнем мире всего так много, стало труднее решать, выбирая место для жительства, что существенно, а что нет. И это еще одна причина, по которой я забросил настоящее сочинительство и ухватился за настоящую работу в солидном спортивном журнале. Я не знал с уверенностью, что мне сказать о большом мире, а рисковать, строя домыслы, не хотел. Да и сейчас не хочу. Каждый из нас смотрит на него с какой-то определенной точки, каждый надеется, что от нас ему будет польза, – вот почти и все, что я, как выяснилось, мог сказать, итог моих самых старательных и честных усилий. Для литературы этого как-то маловато, что меня, впрочем, и не заботило. Ныне я готов принять столько всего, сколько мне будет по силам, – мой город, мое соседство, моего соседа, его машину, ее лужайку, и живую изгородь, и водосточные желоба. Пусть все вокруг будет лучше, чем может. И посылай нам, пока не настал конец, добрый ночной сон.