Невстречи - Луис Сепульведа Страница 15

— Обещаю. Субботы для клуба.

— А как страдает, бедняга. Едят его мухи! Ладно, Бетище, расскажи ему — как, где и когда ты ее видел. А то вон что с ним делается!

— Спокуха. Я не хочу быть в ответе за инфаркт. Слушай во все уши — я с ней столкнулся нос к носу у дверей «Фернандес Конча» в тот самый момент, когда шел в «Раверу», где проходила дегустация пиццы, знаете, это такое кулинарное новшество из теста, сыра и помидор. Итальяшки придумали.

— Там еще ореган, — добавил Тино.

— Да ну? Подумать! И ореган — тоже?

— Точно. Для запаха.

— Надо же, всегда от вас узнаешь что-нибудь дельное.

— Да идите в задницу с этой пиццей.

— Потерпи! Без терпения нет умения, сказал слон, уделав муравьиху. Идем дальше? Я не успел с ней поздороваться, как она сразу про тебя, и слушай, дурень, она не знает, что ты заблудился. Потому что не могла ждать, ее заставили навестить какого-то родственника, который вдруг заболел. Она бы поубивала всех этих родственников, разрази их гром. Спрашивала, не сердишься ли ты, и я ей на это, само собой, что — да, что ты терпеть не можешь необязательных людей, который заставляют торчать на улице человека с букетом цветов и с вытянутой мордой лица. И знаешь, старик. Вся рассыпалась в извинениях. Даже две слезины пустила и сказала, что ждет тебя в эту субботу в тот же час. И знаешь, что я ей на это? Мне, конечно, жаль, Чабелита, но, по-моему, он в субботу занят. Эта крошка аж побледнела, просит прийти тебя в воскресенье. А я ей в ответ — Чабелита, воскресенье мы целиком посвящаем спорту. Ты обратила внимание, какие мы здоровяки, нет? Какие мы спортивные, нет? Но, так или иначе, я ему все передам, может, он и выберет время, чтобы повидаться с тобой. Ну ты кобель! Что ты там вытворял с этой лапочкой? А теперь подтяни штаны, потому что сейчас будет сплошная драма. Она слушала меня внимательно, на глазах слезы, и давай умолять меня, старик, да так отчаянно, что мне стало совестно — на нас стали оборачиваться прохожие. Кто-то, небось, подумал, что я сделал что-то очень плохое этой бедной девочке. Она меня молит-умоляет — скажи ему, что я его жду в воскресенье, в любой час, в пять, в семь, когда угодно. Из дому не выйду. Скажи ему, умоляю, пусть придет. Ну? Как я себя вел, а?

Я выхватил у Тино бутылку и наполнил стаканы.

— Ты, мля, настоящий кореш, Бетик. Ты их всех построишь. Ваше здоровье, ребята!

— Давай запиши, как следует адрес. Рикантен, дом 20. Запиши, мудило! — сказали они хором и ушли.

Когда мы молоды, мы верим в логическую цепь событий, и в эту минуту мне казалось, что звенья цепи нашлись. Все оставшееся время я провел, считая часы, которые отделяли меня от Исабель. Мысленно я снова и снова рисовал дорогу к ее дому, пока не разозлился на самого себя, ведь не болван же, в самом деле. Конечно, найду. На этот раз — да!

«Ну так. Сажусь в автобус на перекрестке Вивасеты с Риверой, там остановка, откуда едут в центр. Это главное, запомни. Автобус везет меня до улицы Пинто, сворачивает налево и идет по прямой четыре квартала, не больше, проезжает мимо аптеки, киоск с газировкой, киоск с прохладительными напитками, цех по изготовлению мороженого и хозяйственная лавка дона Пепе, испанца, который каждый раз сердится, когда кто-то входит к нему в лавку. Дон Пепе, пол-литра хлорки. Е-мое, нашел время прийти за пол-литром хлорки. Дон Пепе, одно мыло «Копито». Е-мое! Мне когда-нибудь дадут спокойно послушать эту сраную сарсуэлу, сегодня же четверг! Дон Пепе — тоже главное. Мимо хозяйственного я попаду на авениду Независимости, и можно сойти, но лучше подняться еще несколько кварталов и выйти у церкви кармелитов. Спуск. Тоже важно. Иду по направлению к холмам, пересекаю Пергола-де-лас-Флорес [45], тут надо проскочить быстро и задержать дыхание, чтобы в мою любовь не проник запах смерти. А выйдя на улицу Реколета, останавливаюсь возле казармы пожарников. Жду и сажусь в автобус, помни — линия Португальская — Эль-Сальто, которая ведет к южной части города. Это очень важно. Автобус довезет меня до центра по улице Мак-Ивер. У Аламеды, напротив Национальной библиотеки, он свернет налево, и я смогу увидеть сады у холма Санта-Лусия и камень-письмо дона Педро де Вальдивиа [46]. Все это останется позади, когда автобус повернет к югу по Португальской. Через шестьсот метров я дерну за веревочку — такое забавное устройство из велосипедного звоночка и троса, который тянется к водителю. Схожу на углу улицы Десятого Июля. Запомнить. Иду назад к северу один квартал, а потом два квартала к западу. Уж теперь точно не собьюсь. И там, на улице Рикантен, будет дом номер двадцать — желтый, с зеленой дверью и ручкой в виде бронзовой кисти, сжимающей кольцо. Я позвоню три раза, и мне откроет Исабель. Исабель. Позже я ей расскажу о том, что со мной случилось. Позже. Когда мы выйдем из кинотеатра «Гран Палас». Там, по-моему, идет «Лоуренс Аравийский» [47]. «Гран Палас», этот кинотеатр, где так красиво и прохладно, у стен — модели спутников, и кажется, что они плывут в космосе, когда их подсвечивают перед началом сеанса. А может, не стоит ей ничего рассказывать? Было бы глупо. Она примет меня за круглого идиота. А может, расскажу, когда мы поженимся? Поженимся? Я, что, женюсь на Исабель? Спокойно, парень. Спокойно! Сначала надо кончить школу. И как к этому отнесутся Тино и Бето? Ребята, знаете, я женюсь, настал час, когда смельчаки сдаются, и вы будете моими свидетелями. Исабель. Какую свадьбу мы закатим! Спокойно, парень. Жениться? Может, прав Тино, вот такие олухи и попадаются сразу на удочку. А я, значит, олух? A-а, какая разница!»

В воскресенье я проснулся чуть ли не на рассвете, и за завтраком говорил, не умолкая, к удивлению моих родителей.

— Утихомирься. Ты можешь поранить палец, — сказал отец, когда мы вскрывали ножиками воскресные альмехас.

Я заглатывал моллюски один за другим, не переставая их нахваливать — такие вкусные, такие свежие. Альмехас съеживались от лимонного сока.

— Им больно, — строго сказала мать, которая была большой противницей сырых альмехас.

— Да нет. Им, наоборот, нравится. Посмотри, как они танцуют.

Мои старики переглянулись, что-то обронили насчет пыла и жара в восемнадцать лет, а мой младший брат высказал сожаление по поводу того, что у него брат — последний кретин.

Около пяти вечера я встал после сиесты. Летний зной немного спал, мои старики вместе с братом с жадностью приканчивали арбуз в беседке, увитой диким виноградом, а я стал раскладывать на постели свои самые нарядные вещи, подходящие для благородного кабальеро, — словом, чилийскую униформу.