Как сон - Войцех Кучок Страница 15
Как сон - Войцех Кучок читать онлайн бесплатно
— Теперь уж и средь бела дня крышки-решетки воруют, гады. Потом человек пойдет впотьмах и еще ноги переломает.
Когда жена соседа чем-нибудь занята внутри квартиры, сосед комментирует ей в режиме реального времени все, что происходит на улице. И отсутствие событий тоже.
— Слышь, молодой доктор уже пришел домой. Он мне даже нравится, представляешь, сам не курит, а сигареты носит, будто ждет, вдруг кто попросит его дать закурить. Сейчас никого, только собака эта носится, которая слепая на один глаз. Воняет у нас в подъезде, не иначе опять нассали сопляки. Майзелев сынок с мячиком идет, наверное к нам, к сыну. А нет, еще куда-то пошел.
Жена садится и помогает сыну делать задание по математике, ну ладно, ладно, пусть не помогает, а только наблюдает, как тот делает, потому что у самой никакого понятия, о чем там в тригонометрии, сынок-то уж на два класса грамотней, чем она, и очень хорошо; ходит он в школу, чтобы из нее выйти в люди, надо за ним следить, пока хорошо у него дело идет; жена соседа любит ходить на собрания, потому что, хоть все эти мамаши приходят прямо из торгового центра разряженные-напомаженные, все равно у ее сыночка оценки лучше, чем у ихних детей, он даже подтягивает слабых, как учительница велела, того гляди, сам скоро станет зарабатывать репетиторством больше, чем они получают пособие; сейчас вот только отвлекся, потому что Майзелев сынок прошел с мячиком.
— Мам, можно погулять?
— У тебя уроки, сделаешь — погуляешь.
— Мам, потом сделаю…
— Ты, чертов лоботряс, не понимаешь, что тебе говорят?! Сделаешь без разговору, не то получишь по первое число!
Сын начинает хлюпать носом и ныть, что он только что пришел со школы, что ему бы сейчас немного отдохнуть, что мать его не понимает, потому что сама не устает — сидит целый день и скучает; отец оказывается более понятливым:
— Оставь ты его в покое. Будешь на него орать, совсем соображать перестанет. Иди, сынок.
Парнишка тотчас же с грохотом отодвигает стул и подбегает к отцу, а тот, не покидая своего наблюдательного пункта, дает ему пару монет:
— Слетай мне за сигаретами, а на сдачу купи себе конфет.
Малышу не надо повторять дважды, он стрелой пролетает мимо матери, которая пытается схватить его, а потом верещит на мужа (ее мелодичное сопрано гибнет в этой дыре; вся улица в одно мгновение закрывает окна):
— Куда ты его в магазин посылаешь, если у него задание на завтра еще не сделано!!!
Довольно с нас одной этой фоновой сцены, остальное при монтаже состыкуется, добавим только, что ребенок по дороге в магазин налетает на сильно разозленного Красавчика (доктор разминулся с тобой, Красавчик, и даже головой не кивнул, не поприветствовал, ты расстроен, пытаешься понять, специально он это сделал или просто не заметил, и на всякий случай злишься). Красавчик демонстрирует железную хватку здоровой руки, поднимает пацана за шкирку и держит над землей, сучащего ногами, пытающегося освободиться.
— Отстань, я за сигаретами отцу!
(Эй, Красавчик, не сердись на малолеток, зря теряешь время, Адам только что пришел домой, может, еще не лег спать.)
— Плюнешь дальше, чем я, тогда отпущу.
Красавчик опускает парня на тротуар, втягивает носом, отхаркивает тяжелую флегму из самых глубоких пазух и наконец с силой выплевывает ее на другую сторону улицы, почти достав до противоположного тротуара; парнишка ловчее: никакие сопли не могут сравниться со старой жвачкой; у ребенка в карманах много всякой гадости, жвачка уже давно иссохлась в твердый шарик, ну и пожалуйста, сейчас выстрелила из его рта точно артиллерийский снаряд, противоположный тротуар взят, свобода завоевана, можно бежать в магазин за дешевыми сигаретами и новой жвачкой.
Красавчик выходит из укрытия, сосед занят «выстраиванием» жены, хоть он и закрыл окно, но все равно отчетливо слышны визг, поток брани, настойчивый, как джазовое соло бездарного саксофониста, который громкостью пытается восполнить отсутствие техники; крик пролезает через дрожащие стекла, сосед огрызается и т. д., во всяком случае, Красавчик может какое-то время незаметно стоять под домом Адама и смотреть в сторону окон на его этаже, в которых ничего не видать; он мог бы свистнуть, но не хочет обращать на себя внимание, лучше сразу войти внутрь.
Адам уже спал бы, если бы не телефонный звонок Матери; Мать расспрашивает, беспокоится, говорит, что скучает. Адам дремлет с трубкой у уха, уже без ботинок, без носков, брюки тоже практически снял; ладно, пусть мамаша выговорится до конца и даст ему наконец поспать после дежурства, но она еще только это и еще вот это, совсем забыла, ну и конечно, должна ему сказать, что уже все растолковала Отцу, уже его уговорила и что он уже совсем не сердится, понимает, что стремления сына надо уважать, а с домиком ничего не станет, может подождать, так что ты, Адась, скажи нам, когда лучше всего к тебе приехать, мы бы тебе чего-нибудь привезли, а я бы поубирала у тебя, погладила бы, у тебя-то небось совсем нету времени такими делами заниматься, ну, так когда можно тебя навестить в этом городе… Адам говорит, что ему все равно когда, лучше с утра или в обед, а может, в воскресенье. Адаму действительно все равно, он даже не понимает, на самом ли деле он слышит стук в дверь, или это ему только снится, нет больше сил говорить (стук повторяется, он явственнее, чем полудрема). Адам встает, как лунатик подходит к двери, открывает и оказывается лицом к лицу с Красавчиком.
Сон как рукой сняло.
Пока Жене не захочется покинуть постель, постучаться в дверь и вызвать Роберта на разговор, ванная — одно из немногих мест ненарушаемого уединения на территории дома. Душ слышен через дверь; Роберт уже давно вымылся, а сейчас просто сидит, собирает мысли последних нескольких часов, упорядочивает их, тревожно замечая, что все они концентрируются вокруг состояния его здоровья и все тяжелы, потому что обросли недобрыми предчувствиями. Душ изливает воду, а душа изливает печаль каждый раз, когда Роберт пытается думать о протекшей, как вода сквозь пальцы, жизни; самое время вспомнить, что ты смертен; смерть тоже думает о нем. Роберт не боится смерти, он боится болезни, больницы, вони дезинфекционных средств в процедурном кабинете, в операционной, он боится сине-белого жесткого больничного пододеяльника, баночки с компотом, который он будет не в состоянии выпить, но больше всего он боится боли. Боль уже давала знать о себе, посылала сигналы, предупреждала, отправляла телеграммы, проверяла его стойкость, каждый раз позволяя себе все больше, даже вот только что, под душем, она провела испытательный взрыв где-то в позвоночнике, ну да ладно, небось у каждого иногда постреливает в пояснице. Роберт уже понюхал первые цветочки боли, он боится, что, не ровен час, все в нем болезненно расцветет. Он пытается представить, как будет выглядеть во власти страдания, свою борьбу за право на безболезненность. Можно ли привыкнуть к боли? Какой она будет? Неотступной, непереносимой, диктаторской, не терпящей возражений, или она сомнет его до основания в несколько мгновений на одре болезни? Роберт боится кнопок над кроватью, которыми пользуется пациент, чтобы вызвать медсестру; вызовет и молится, чтобы пришла поскорее и сразу с нужным уколом, а не так, чтобы дежурила одна из тех молодых, которые приходят и спрашивают: «Что с вами? Ах, болит? Ну хорошо, сейчас я сделаю вам укол», а потом снова уйдет к себе в дежурку найти лекарство, приготовить инъекцию и вернуться, а на все это уходит время, минуты судорожного теребления пододеяльника и сминания простыни; Роберт боится минут, во время которых он весь будет отдан такой боли, что даже не застонет, потому что испугается, что боли могут не понравиться его стоны, что в наказание она может усилиться; стонать можно только тогда, когда укол начинает действовать и ты чувствуешь, что боль говорит «пока» (и это хуже всего, смертельно больные стонут не от боли, а от скорби, что боль никогда не говорит «прощай», а всегда «пока», «бывай»; «бывай» — самая изощренная из формул прощания, потому что боль знает: смертельно больные уже не существуют, а только бывают; здоровые живут постоянно, больные — только в минуты просветления, их жизнь дала трещину, время просветлений — время собирания все более мелких осколков и попытки их склеить; смертельно больные здоровы только в осколках, во фрагментах, уже не получится, чтобы все фрагменты были одновременно готовы к жизни, но случаются минуты, в которые большинство из них мобилизуется, — и тогда больные чувствуют что-то вроде облегчения). Роберт ищет выход из камеры дурных предчувствий, — в конце концов, приговор еще не вынесен, во всяком случае не оглашен, последняя встреча со специалистом должна произойти через несколько десятков часов, и в течение этого времени, как бы нездорово, болезненно и даже смертельно слабо он себя ни чувствовал, он будет все еще по эту сторону — в мире здоровых; пока он не знает ничего наверняка, пока последний из полученных анализов не будет детально изучен и добавлен в качестве доказательства против него, он все еще по эту сторону жизни. Даже если он неизлечимо болен, Жена ждет его в постели, и, быть может, именно сейчас подворачивается уникальный случай стать счастливым отцом, а вернее, тот самый случай, чтобы существо, которому он даст жизнь, получило бы гарантию счастливого детства. С тех пор как он покинул сущий ад родительского (но о них тсс!) дома, Роберт не разговаривал со своим отцом до самой его смерти; мертвый отец не перебивает, не встревает в разговор с целью унизить, мертвый отец слушает и молчит, как могила, в которую его опустили; с тех пор как он покинул тот адский дом (тсс!), Роберт уверен, что лучше всех со своими отцами находят общий язык дети, родившиеся после смерти отца.
Жалоба
Напишите нам, и мы в срочном порядке примем меры.
Комментарии