Пусть льет - Пол Боулз Страница 15

— Какая прекрасная ночь, — мечтательно произнесла она. — Подойди постой здесь минутку. — Хадижа неохотно подчинилась. Юнис снова схватила ее за плечо. — Послушай барабаны.

— Drbouka. [28]Женщины делают.

— Ага.

Она таинственно улыбнулась, ведя взглядом по слабой линии гор, хребет за хребтом, синей в ночной ясности. Она не надеялась, что Хадижа сумеет разделить ее ощущения; она просила только, чтобы девушка выступила для нее катализатором, чтобы она смогла пережить их в их чистоте. Побуждением к ее поведению всегда было ноющее сожаление о пропавшей невинности, ностальгия по ранним годам жизни. Когда бы ни представилась возможность к счастью, в ней она стремилась вновь достичь этого бесконечно далекого и нежного места, своего утраченного детства. А в простом смехе Хадижи она различила надежду на возвращение.

Чувство не отступало всю ночь. Она ликовала, обнаружив, что была права. На заре, когда Хадижа еще спала с нею рядом, она села и записала в блокнот: «Тихий миг рано поутру. Голуби только начали бормотать за окном. Ветра нет. Сексуальность в первую очередь дело воображения, я уверена. У людей, живущих в климате потеплей, ее очень немного, и поэтому общество там может позволить широкую нравственную гибкость в обычаях. Здесь самые здоровые личности. В умеренных широтах все совершенно иначе. Плодородную деятельность воображения следует пресекать строгим кодексом сексуального поведения, что приводит к преступности и порочности. Посмотрите на великие города мира. Почти все они — в умеренной зоне». Ненадолго она остановила взгляд на гавани внизу. Недвижная вода была как синее стекло. Осторожно двигаясь, чтобы не разбудить Хадижу, она из почти пустой бутылки на тумбочке налила себе немного джину и закурила. «Но разумеется, все города — точки инфекции, как гнилые зубы. Гиперчувствительность городской культуры (ее единственное достоинство) — по большей части реакция на боль. У Танжера нет городской культуры, нет боли. Я верю, что и не будет. Нерв никогда не обнажится».

Ей по-прежнему не давало покоя сожаление, что ей не разрешили пойти в заднюю комнату бара «Люцифер» с Хадижей. Ей это дало бы определенное удовлетворение; в глазах ее это было бы чистое деяние. Быть может, в следующий раз, когда они с мадам Папаконстанте лучше друг друга узнают, это станет возможным.

Лишь когда Хадижа проснулась, она позвонила вниз и заказала завтрак. С большим удовольствием она смотрела, как девушка, в ее пижаме, садится, скрестив ноги, на кровати и изящно ест с ножом и вилкой намазанный маслом тост — показать, что она знает, как управляться с этими западными приспособлениями. Юнис отправила ее домой незадолго до полудня, чтоб ее тут не оказалось, когда придет испанская горничная. После обеда она зашла в бар «Люцифер» с пузырьком духов для мадам Папаконстанте. С тех пор почти каждый второй вечер она приводила Хадижу с собой в отель. Старого рыболова она больше не видела — едва ли она могла рассчитывать увидеть его, если не вернуться на пляж, а это она вряд ли стала бы делать. Об упражнениях своих она забыла; жизнь ее сейчас слишком занимала Хадижа, чтобы давать обеты и принимать решения о том, как эту жизнь улучшить. Она напрягала силы своего воображения, придумывая, как ее развлечь, ища места, куда сводить, выбирая подарки, которые ей понравятся. Слабо она сознавала, пока занималась всем этим, что это ей все приносит удовольствие, что Хадижа просто сопровождает ее и получает подарки с чем-то сродни апатии. Но для нее никакой разницы не было.

Когда Юнис была счастлива, она неизменно изобретала причину такой не оставаться. И теперь, следуя своему шаблону, позволила прийти в голову мысли, противодействующей ее счастью. Она договорилась с мадам Папаконстанте о том, что обе они согласны: в те ночи, когда Хадижа не ходит с ней в «Метрополь», она должна оставаться дома с родителями. Мадам Папаконстанте заверила ее, что в такие вечера девушка даже не появляется в баре, и до сего момента Юнис не думала подвергать сомнению истинность ее утверждений. Но сегодня, когда Кончита вернулась с рынка с охапкой цветов, невзирая на тот факт, что Хадижа ушла из номера всего тремя часами ранее и не должна была вернуться до завтрашнего вечера, Юнис вдруг решила, что хочет ее здесь этим же вечером. Она добудет ей некий особый подарок на Рю дю Статют, и они лишний раз немного отпразднуют в окружении лилий и пуансеттий. Она пойдет в бар «Люцифер» и заставит мадам Папаконстанте кого-нибудь за ней послать.

Вот в этот миг ее и поразила ужасная возможность: а если она найдет Хадижу в баре? Если так, это могло значить только одно: она бывала там все это время, а история о родителях — ложь, она живет в какой-то из комнат за баром, быть может. (Юнис доводила себя до кульминации.) Значит, место это — настоящий бордель, а в этом случае — надо признать — есть вероятность, что Хадижа в другие ночи развлекала в постели клиентов-мужчин.

Мысль подвигла ее к действию: она швырнула блокнот на пол и спрыгнула с кровати с такой яростью, что комната содрогнулась, а Кончита испугалась. Одевшись, она хотела сразу же идти в бар «Люцифер», но поразмыслила о полезности этого действия. Нужно дождаться вечера и застать Хадижу in flagrante delicto. [29]Теперь уже у нее в уме не оставалось места сомнению. Она была убеждена, что мадам Папаконстанте ее обманывала. Под натиском воспоминаний о прежних случаях, когда она кому-то доверяла и была этим довольна, а затем обнаруживала, что ее счастье целиком покоилось на фальши, она и в этот раз была чересчур готова выследить обман и встретиться с ним лицом к лицу.

День продвигался к вечеру, и Юнис все больше поддавалась беспокойству, расхаживая взад и вперед по всей комнате, снова и снова выходя на балкон и глядя на гавань, но не видя ее. Она даже забыла сходить на Рю дю Статют за подарком Хадиже. Над гаванью собиралась черная туча, и сумерки быстро перешли в ночь. Через балкон в комнату задували порывы отягощенного дождем ветра. Она захлопнула дверь и решила, раз уже одета, спуститься поужинать, а не заказывать в постель. Оркестр и другие едоки помогут ей занять ум. Она не могла надеяться на то, что отыщет Хадижу в баре раньше половины десятого.

Когда Юнис спустилась, для ужина оказалось еще рано. Электричества сегодня не было; в коридорах горели свечи, а в публичных помещениях — масляные лампы. Она зашла в бар и ввязалась в беседу с престарелым отставным капитаном британской армии, который настоял на том, чтобы угостить ее выпивкой. Это ей значительно досадило, потому что она не чувствовала себя вольной заказывать столько, сколько хотелось. Пожилой господин пил медленно и пространно вспоминал о Дальнем Востоке. «О боже о боже о боже, — говорила она себе, — заткнется ли он когда-нибудь и наступит ли уже наконец половина девятого?»

Как обычно, еда была отвратной. Однако в зале ресторана Юнис, по крайней мере, обнаружила, что еда эта горяча: пока добиралась до ее постели, она в общем уже переставала быть даже теплой. Между оркестровыми номерами Юнис слышала, как снаружи ревет ветер, а по высоким застекленным дверям ресторана текли потоки дождя. «Я вымокну», — подумала она, но такая перспектива ее никак не удерживала. Напротив, буря скорее добавляла к драме, в которой она, по ее убеждению, собиралась участвовать. Она протащится по мокрым улицам, найдет Хадижу, последует ужасная сцена, быть может — и погоня под ливнем до глухого угла Касбы или какой-нибудь одинокой скалы в вышине над проливом. И затем настанет примирение во тьме на ветру, признания и обещания, а в итоге — улыбки. Но на сей раз она вернет ее в «Метрополь» насовсем.