Неединая Россия - Олеся Герасименко Страница 15

«Во всем мире тренд — регионализация. Чтобы все больше и больше появлялось флагов на карте мира. А в России модная тема среди осторожных регионалистов такая: если вы регионам дадите больше полномочий, то они успокоятся, и федерация будет процветать. Но постимперское пространство эволюционирует в условиях свободы только в направлении дезинтеграции. Его можно заморозить, но тогда останавливается развитие, что мы и наблюдаем сейчас. Путин действительно остановил развал страны, что б ни говорила демагогическая оппозиция. Он потопил в крови вторую чеченскую независимость, припугнул регионы, начал назначать губернаторов. Но плата за эту стабильность — отсутствие развития и мысль о том, что из страны надо сваливать в качестве общего дискурса. Как только путинская парадигма исчезнет, Россия снова начнет расползаться. Как только в России случится оттепель, Кавказ снова заявит о независимости, а в ходе обсуждения выяснится, что вообще никто больше не хочет подчиняться Москве и продолжать платить ей дань».

Сторонники преобразования Петербурга и Ленобласти в автономную республику с возможностью дальнейшего самоопределения называют себя ингерманландцами. Это «практикующие краеведы», ратующие за свободную Ингерман-ландию — она же Ингрия, она же Ижерская земля, она же Ижора. Так называлась шведская провинция, центром которой был предшественник Петербурга — город Ниен (его герб Коцюбинский предлагает поместить на флаг будущей республики). В середине 1919 года северная часть Ингерман-ландии провозгласила государственный суверенитет — республику Северная Ингрия со столицей в деревне Кирьясало. Государственность Северной Ингрии существовала с июля 1919 по декабрь 1920 года. Для советской власти эти события стали поводом воспринимать ингерманландцев как неблагонадежный элемент.

Сейчас желто-синие флаги ингерманланд- цев вместе с плакатами «Хватит кормить Москву» и «Пулковское время точнее московского» можно увидеть на всех оппозиционных митингах и шествиях. А в апреле этого года полотнище даже вывесили на матче «Зенит» — «Локомотив»: часть болельщиков питерского клуба разделяют идеи «Свободной Ингрии». Но в основном идеологи местного сепаратизма — не бизнесмены, как на Дальнем Востоке, не отставные политики, как на Урале, не молодежь, как в Сибири, а классическая петербургская интеллигенция свободных 90-х. Ингерманландцы — это ученые, журналисты, художники, скульпторы.

Каждый, у кого я беру интервью, дарит мне свою книжку — об особом пути Петербурга, о его роли в балтийском регионе, о московских петербуржцах. Каждый считает, что Петербург — это не какая-нибудь евразийская Московия, что это одна из главных европейских столиц и что только ее не хватает в «кольце» Совета стран Балтии. Каждый вспоминает всероссийский референдум 25 апреля 1993 года, известный по лозунгу сторонников Ельцина «Да-Да-Нет-Да». Тогда за повышение статуса Санкт-Петербурга до уровня республики в составе России высказалось 74,6% жителей города. Еще вспоминают, как в заксобрании в начале 2000-х годов обсуждался проект конституции Невского края с двухпалатным парламентом. Сейчас здесь только грезят о Петербурге, переставшем быть «дальней факторией российского начальства». Цитируют Вергилия, что, дескать, империя милость покорным являет и смиряет войною надменных. Сравнивают Москву с Левиафаном из Ветхого завета, «чудовищем, с которым надо бороться и побеждать». Конечно, тут же оговариваются, что «никакой метафизики места нет»: «Если столицу РФ перенести сейчас в Вышний Волочек, значит, все будем ненавидеть Вышний Волочек». О земляках в правительстве, президенте и премьере говорят смущенно, «в семье не без урода», и шутят: «Пока он у нас был, он про права человека рассуждал, про демократию говорил, а приехал в Москву — и черт знает что из человека полезло».

«Если б Путин с Медведевым не были петербургскими, степень негодования была бы на порядок сильнее. Очень сильно подкосило развитие петербургской идеи самостоятельности, что в 1999 году премьером стал Путин, — считает Коцюбинский. — Я тогда прямо почувствовал — все пропало. Кстати, до Путина к петербуржцам по всей стране относились с симпатией, сейчас... А я еще в 2003-м писал в статье „Петербургское покаяние“, что когда-нибудь нам придется каяться за Путина. Меня тогда никто даже не понимал».

Практические претензии к федеральному центру у петербургских сепаратистов тоже интеллигентские: удушение интеллектуальной жизни города, уничтожение его архитектурного наследства и неразвитость туристической отрасли.

Санкт-Петербург — регион-донор, деньги здесь водятся. Более того, здесь есть сбывшаяся мечта многих регионалистов России: юридически зарегистрированная «Газпромнефть», чьи налоги идут в городской бюджет, хотя свою нефть компания добывает, разумеется, не в Петербурге и не в Ленобласти. Фактически северная столица забирает налоги, которые могли бы доставаться той же Сибири. Не секрет, что идея перевода крупных налогоплательщиков в родной город принадлежала именно руководству страны, как и затея с переносом в Петербург ряда столичных функций и ведомств, в частности Конституционного суда, знаковых международных встреч вроде саммита G8 или министерских мероприятий АТЭС и крупнейшего в стране Санкт-Петербургского экономического форума, «русского Давоса», из-за которого в середине июня в городе невозможно никуда проехать или снять гостиницу.

Но регионалисты и в свалившихся на город газпромовских деньгах видят минус. «Вот парадокс. С тех пор как у нас здесь зарегистрировали „Газпромнефть“, город стал быстрее разрушаться. Он приобретает определенный лоск, но лишается своего главного капитала — архитектуры. Петербург не может сейчас отстроить свою архитектурную политику. Плохо, конечно, совсем без денег сидеть, но деньги кинули вместе с невозможностью влиять на власть», — говорит Коцюбинский.

Во время губернаторства Валентины Матвиенко в городе снесли более ста зданий, имеющих, по оценке ЮНЕСКО, историческую ценность. Каноническая панорама Петербурга, единственного мегаполиса, полностью включенного в список Всемирного наследия ЮНЕСКО, тоже разрушена: перспективу ломают небоскребы. Строительство делового центра «Охта» с 400-метровой башней-доминантой как раз на месте крепости Ниеншанц удалось перенести с набережной Невы в Приморский район. Сейчас на предназначавшемся для строительства Охтинском мысу остался огороженный забором котлован. Там в числе прочих объектов археологи нашли стоянки эпохи неолита и фрагменты древних крепостей. Ингер- манландцы настаивают на создании здесь музея под открытым небом. «Но этим никто не занимается. Оставили под снегом и дождем, а когда все само разрушится, можно будет строить что угодно. А ведь у города есть история и до Петра Первого, здесь было несколько сотен населенных пунктов, включая крупный шведский город Ниен. Но для петербуржцев память о неимперском Петербурге неактуальна».

Вместе с историческим обликом Петербург теряет статус «интеллектуальной столицы». «Сейчас Москва всасывает интеллектуальный ресурс. В Петербурге нет ни одной газеты, которая писала бы на федеральную тематику и распространялась бы по регионам, — перечисляет Коцюбинский. — Городской журнал один («Собака».— Ред.). Сколько в Москве научных центров, где кормятся политологи, аналитики, те, которые производят интеллектуальный продукт в качестве основной своей работы? Интеллектуальная, артистическая, художественная жизнь происходит в придворном формате, поэтому все сидят в Москве. Конечно, Петербург сейчас — это второй сорт. Чтоб интеллектуальная жизнь развивалась, должны быть экспертные центры, молодежные кафе, как в Москве, где будут дискуссии, встречи. Для этого нужна атмосфера постиндустриального благополучия — в Москве она есть. Паразитически подпитываемая, потому что вся страна работает на создание такой атмосферы в отдельно взятом городе».