Последний сторож - Януш Гловацкий Страница 15

А я убежал. Меня приняли в банду, которой верховодил пятнадцатилетний креол по кличке Тигр. Роста он был небольшого, но у него была широкая гладкая грудь и изумительно смуглая кожа, горящие желтые, как у рыси, глаза, голубая татуировка, и к тому же он мастерски владел длинным ножом с костяной рукоятью, на которой было выцарапано «LOVE». Благодаря ему я узнал, что такое любовь. Мы жили вшестером с двумя девчонками в полуразрушенном доме. До сих пор так и не знаю наверняка, любил ли меня Тигр. Да, он со мной спал, но он спал со всеми парнями и девчонками из нашей банды. Иногда мне кажется, что Тигр попросту меня использовал. Принял в банду, потому что я был красавчик, с жемчужными зубками и невинной улыбкой, которая, если вы успели заметить, осталась у меня по сей день. Именно моя невинная улыбка распаляла похоть состоятельных престарелых дам и богатых стариков, пытавшихся обмануть и то и другое: и старость и смерть. Была, к примеру, одна такая Мишель, она по мне просто с ума сходила. Драгоценностей на ней было — как на витрине бутика Тиффани. Утверждала, что ей пятьдесят, хотя как минимум разменяла восьмой десяток. Пока она впихивала в меня шоколад и вливала шампанское, я подсыпал ей в бокал снотворный порошок. Ее лежавшие на животе груди меня не очень-то вдохновляли, но я закрыл глаза, мысленно помолился, и все получилось. Как только она захрапела, Тигр, поджидавший за дверью, обчистил ее квартиру. Разумеется, я получил свою долю и, конечно же, бросился с этими деньгами к маме. Я дожидался ее на улице, а увидев, залился слезами. Эта скотина, мой отец, колотивший ее смертным боем, повредил ей что-то внутри. Она шла по тротуару, едва передвигая ноги и харкая кровью. Я одолжил у Тигра нож с костяной рукоятью. Как следует его наточил, но не успел исполнить задуманное: в тот же день полиция замела всю нашу банду. Наши фотографии поместили в «Монд». Добросердечная старушка Мишель поклялась на судебном разбирательстве, что я ни о чем не подозревал, и меня отпустили. У выхода из здания суда меня поджидали два ассистента Коко Шанель. Тот, что повыше, Жан-Клод, к слову сказать, сердечный друг молоденького Диора, оказывается, увидел мою фотографию в «Монд» и совершенно обалдел. Сказал, что я похож на попавшего в ад ангелочка. Кстати, с тех пор в модельном бизнесе ко мне прилипла кличка Ангелочек.

Со мной провели фотосессию — снимки вышли на редкость удачными. Тогда Жан-Клод распродал все, что у него было, взял дополнительно кредит и специально для меня создал собственную коллекцию одежды. Через два дня после окончательного ее завершения в Париж вступили немецкие войска. Я прекрасно это помню, ибо ровно неделю спустя впервые вышел на подиум.

Успех был колоссальный. Мы стали жить вместе. Жан-Клод без конца спрашивал, люблю ли я его, а я отвечал, что люблю. Он был милый и добрый, но нашу любовь можно было сравнить с ванильным мороженым, сладким, но быстро тающим во рту. Зато я начал зарабатывать бешеные деньги. Втайне от мамы купил ей квартирку, обставил и нанял прислугу. Мне хотелось сделать ей сюрприз, но в тот час, когда я радостно бежал к ней с ключами, в тот самый день, когда мое фото впервые появилось на обложке «Пари Матч», — мама умерла. Это было ужасно. Вы только подумайте, она так никогда и не увидела меня на подиуме. Не дождалась моей славы и богатства, а я так страстно желал, чтоб она мною гордилась. Я проплакал всю ночь. Даже сейчас, когда я об этом говорю, мои глаза наполняются слезами: от вашего внимания, конечно, не укрылось, что я чрезвычайно чувствителен.

На следующий день после маминой смерти у меня был показ. Я демонстрировал новейшую коллекцию Жан-Клода. На подиуме я плакал. Критики были потрясены. Моя фотография красовалась на первой полосе «Фигаро» с надписью: «Плачущий ангелочек». А сразу под ней шли списки расстрелянных заложников. На похоронах я хотел было подойти к отцу и плюнуть ему в лицо, как вдруг заметил, что он плачет. Я не поверил своим глазам. Неужели этот скот любил ее? Мы бросились друг другу в объятия в первый и последний раз в жизни. На церемонию прощания он пришел в бриджах.

Спустя несколько дней произошло событие, перевернувшее мою жизнь. В крохотном бистро «Мадлон» на Монмартре я встретился с Кейном. Разумеется, я слышал о нем и раньше. Мир моды бурлил от пересудов. Все только и сплетничали о стройном красавце, сказочно богатом и гениальном юном дизайнере, приехавшем из Америки, чтобы помочь сражающейся Франции. По слухам, он втайне от всех готовил что-то грандиозное. Пару раз он промелькнул передо мной на демонстрации мод, но вокруг клубилась такая толпа, что пробиться к нему не было никакой возможности.

В тот знаменательный день за полчаса до начала примерки я сидел в бистро у окна, запивая вином хрустящие круассаны и наблюдая, как несколько немецких жандармов и гестаповцев вели заключенных. И в этот самый момент надо мной раздался голос: «Невероятно». Я поднял глаза и обомлел: это был Кейн. Я не заметил, как он вошел. Он был потрясающе молод. Возможно, даже моложе меня. Кейн буквально впился глазами в немцев. Я кожей ощущал, какая напряженная работа совершается в его могучем мозгу. Он медленно потянулся за темно-коричневым портфелем из мягкой кожи с двумя блестящими замочками и ремешком. В горле у меня пересохло. Я не в состоянии был пошевельнуться, чувствуя, что через минуту произойдет что-то страшное. А Кейн… сощурил свои выразительные, оттененные длинными девичьими ресницами глаза, резким движением извлек из портфеля небольшой блокнот черной кожи и оправленный в серебро карандашик и начал быстро, увлеченно что-то набрасывать. Потом оторвался от блокнота, откинул со лба черные волнистые волосы, и в этот момент наши взгляды встретились.

— Что ты думаешь об угольном цвете этих мундиров? — спросил он.

Сглотнув слюну, я сказал, что он кажется мне чересчур депрессивным. Кейн улыбнулся. У него была чарующая улыбка и алые, слегка припухлые губы.

Между тем один из заключенных, растолкав эсэсовцев, бросился бежать и в мгновение ока скрылся за углом. Жандармы кинулись за ним и тоже исчезли. До нас донеслись звуки выстрелов.

— А что скажешь об этих металлических штуковинах? — снова спросил Кейн. Я не сразу догадался, что он имел в виду бляхи жандармов.

— Скорей всего, не привьются, — сказал я, с трудом выговаривая слова.

Он опять улыбнулся и покачал головой. Допил вино, спрятал блокнот и вышел в задумчивости. А я минут пятнадцать просидел без движения, не переставая о нем думать. Кстати, из-за этого я опоздал на примерку.

Двумя неделями позже до нас довели приказ одного из руководителей Сопротивления явиться на конспиративную квартиру в окрестностях Парижа. Все, кто его получил, а это была большая группа топ-моделей, пребывали в диком возбуждении. Мы чувствовали, что происходит нечто грандиозное, наконец-то и мы сможем принести пользу нашей несчастной родине. Поочередно входили высшие офицеры. Последним появился генерал, а за ним вошел Кейн. Боже мой, не могу передать, какое это было счастье, когда из четырехсот лично представленных Кейну самим генералом де Голлем моделей Кейн выбрал меня в качестве символа сражающейся Франции. За каких-то несколько недель Кейн создал свою легендарную недорогую цивильную форму для юного борца за свободу. Она поражала своей простотой. Черный берет, шейный платок, светлый плащ коричневые замшевые перчатки и ботинки на мягкой подошве. Изящно, сексуально, легко. Впечатляюще. Гордый вызов, брошенный в лицо гитлеровским модельерам. А потом… потом наступил день, когда Кейн на первом подпольном показе мод представил свою коллекцию. При моем появлении на подиуме — а я шел, с трудом преодолевая дрожь в коленках, — на минуту воцарилась мертвая тишина. А затем — взрыв эмоций. Ради одного такого мгновения стоило жить. В тот вечер были покорены сердца всех парижан, а исход Второй мировой войны предрешен. Цвет молодежи Парижа и других оккупированных столиц бросился в бой в кейновском берете на голове.