Бытовая химия - Мил Миллингтон Страница 15

– Мои глаза уже не воспринимают красоты после тех лет, что я прожил здесь, – признался я.

– А где ты живешь? – Она водила глазами в поисках указаний, в какую сторону смотреть.

– Ха! Отсюда не видно. Я живу вон там – в доме с серыми стенами, который раньше принадлежал родителям Сары. Те домики, что можно разглядеть с этого расстояния, мы просто не могли себе позволить… Может, приступим?… – Я достал из кармана диктофон и помахал им вопрошающе в воздухе. Она согласно кивнула, и я начал записывать.

– Хорошо… Подожди секунду – раз-два, раз-два… начали. Насколько я понимаю, ты не из Эдинбурга?

– Нет. Моя семья происходит из деревни в Восточном Айршире под названием «Маучлин».

– Понятно. Интересное местечко? Что-нибудь, что пригодилось бы для книги?

– Там недолго жил Роберт Берне.

– Да уж… редкое место в Шотландии не может похвастаться связью с Бернсом. А еще что-нибудь?

– Ничего интересного в голову не приходит.

– Ну, неважно. Я проведу небольшое расследование, может быть, найду что-нибудь, чем можно было бы задобрить публику.

– Я уехала, когда мне было семь лет, поэтому помню не так уж много.

– Ясно, а куда ты переехала?

– В Ковентри.

– О господи!

– Отец искал работу.

– Что-либо другое и предположить сложно.

– Он получил там место на машиностроительном заводе.

– Понимаю… и сколько ты прожила в Ковентри?

– До восемнадцати лет.

– Ага.

– Потом я переехала в Строук Ньюингтон.

– Понятно… понятненько. А где ты сейчас живешь?

– В Чизвике.

Я слегка потер нос.

– Ммм… не пойми меня превратно… но тебя с натяжкой можно назвать шотландкой, верно?

– Я родилась здесь. И каждую неделю приезжаю сюда на съемки: студия базируется в Глазго.

– Я уверен, что все будет в порядке. «Дай мне ребенка до семи лет…», как говорят иезуиты… Просто, если мы хотим развить шотландскую тему, мне нужно обыграть Маучлин, потом Ковентри и Строук Ньюингтон.

– Понятно.

У нее был извиняющийся вид, словно она чувствовала себя виноватой за то, что создала мне такую проблему. Конечно, все было разыграно – вежливое профессиональное сожаление, такое выражение лица бывает у консультанта в магазине при фразе: «Я очень сожалею, но на этот товар скидки не действуют. Просто его поставили сюда по ошибке, случайно засунули в кучу мусора, по невероятному капризу судьбы». Но мне все равно было очень приятно. Ведь Джорджи могла бы легко пожать плечами со словами: «Дорогой, не забывай, я плачу тебе за эту работенку».

– Не то чтобы обыграть Ковентри и Строук Ньюингтон будет так уж сложно… – сказал я.

– А Чизвик?

– Ммм… Давай посмотрим, сможем ли мы вообще избежать упоминания о Чизвике, попробуем так?

Я планомерно расспрашивал ее о главном: родители, братья-сестры, друзья, образование, имена, даты и прочие сведения. Она долго и сбивчиво рассказывала о том о сем, я всего лишь руководил беседой. Ей доставляло удовольствие рассказывать о себе так, что это не напоминало суровое испытание, вытягивающее из меня все соки, как порой случалось. Я мог заставить гонщика воодушевленно болтать часами о шпинделях, но как только дело доходило до его школьных лет (чтобы читатели посчитали его человечным и привлекательным, иначе как можно было заставить их интересоваться тем, какие шпиндели он использовал в своей жизни?), он отвечал нечто подобное: «Мои школьные годы? Ну, все нормально было. Как у всех». И молчание. Джордж, наоборот, была настолько откровенна, что я порой смущался. Я узнал о ее первом сексуальном опыте (глава «Первая любовь» в книге, могу вам открыть секрет), она вспоминала мельчайшие детали, хотя я всего лишь поинтересовался, что она делала после школы в Ковентри… Джорджи даже изобразила всё в лицах.

Пленка закончилась, и я прервался, чтобы перевернуть кассету. Всегда пренеприятный момент. Людям кажется, что они обязательно должны что-то сказать, когда я меняю пленку. Такая же потребность заполнить паузу возникает, когда бармен наливает вам кружку «Гиннеса» или механик разглядывает мотор вашей машины. В моем случае, учитывая, что диктофон не работает, им нужна уверенность, что их реплика будет совершенно неважной и неинтересной.

– Какой чудесный день, – сказала Джордж. Но потом она сделала нечто такое, что меня выбило из колеи. Не ожидал, но так уж случилось. Более того, еще больше меня поразило то, что я был так поражен. Она сняла шляпу, поставила ее возле себя словно чашу и, сняв солнечные очки, небрежно бросила их туда. Внезапно… она превратилась в Джорджину Най. Ее неповторимые темные волосы, бурля, вылились ей на плечи, словно кувшин абсолютно черного молока. И вот – прямо передо мной – глаза, что столько раз появлялись на экране, зафиксированные камерой с близкого расстояния, вот они смотрят куда-то вне кадра на мерзкого владельца завода, на автомобильную аварию, закончившуюся трагедией, или на случайно забеременевшую девушку. Обычно знаменитости выглядят иначе в реальной жизни. Часто они ниже ростом, чем казались, их загар странного коричневого цвета, иногда они выглядят уставшими, старыми или – как чаще всего бывает – раздражающе обыкновенными. Но в случае Джордж разочарование было самой неподходящей эмоцией: в жизни она выглядела так же, как на экране. Возможно, я был так шокирован, потому что уже привык к тому, что она прикрыта шляпой и темными очками, и с налету увидел ее целиком. И тут я осознал «это»: я понял, почему она выделяется на фоне бесчисленного количества других хорошеньких, но безработных актрис Британии. Я не мог «это» определить точно, это была неподвластная определению система деталей, обворожительно-магическое созвездие крохотных капризов. Но «это» определенно имело место быть. Я суммировал все свои мысли в одно лаконичное и невольно вырвавшееся восклицание:

– Черт!

– Что? – откликнулась Джордж. Увидев выражение моего лица, она быстро оглядела себя, по-видимому, в поисках пятен или выпавших из бюстгальтера грудей. Не обнаружив ничего подозрительного, она скосила глаза для того, чтобы оглядеть собственный нос.

– Прости. Ты только что превратилась в Джорджину Най – так неожиданно.

Она насмешливо улыбнулась мне.

– О, дорогой, как это мило… – Актриса приложила большой и средний пальцы к ладони, изобразив, что это ручка и бумага. – Не желаете автограф?

– Да, ну ладно-ладно, – я улыбнулся в ответ. – Я же не сказал, что мне нравится Джорджина Най, просто удивился, когда увидел ее.

– Конечно, притормози и сдавай на попятный. У тебя в голове есть своя теория антиславы, и вот ты сталкиваешься с… эээ… моим присутствием, и вся твоя философия летит в тартарары. – Она резким толчком достала пачку сигарет из кармана рубашки и прикурила. – Готово?