Черный ящик - Амос Оз Страница 15

Я чуть с ума не сошел, когда ты сказал мне по телефону, что это правда – ты швырнул ящик в Авраама за то, что он слегка тебя стукнул в ответ за твои дерзости. Ты, конечно же, сын моей жены и брат моей дочери, но ты – не человек, Боаз. Как сказано в Священном писании: "Воспитывай юношу соответственно пути его". Мое толкование таково: если юноша идет путем прямым, воспитывают его рукой мягкой, но если он сбивается с пути – положена ему затрещина!

Ты что, выше любых законов? Ты что, президент страны?

Авраам Абудархам – он был добр и милостив к тебе, а ты отплатил ему злом. Он много сделал для тебя, а ты его разочаровал. Да и меня тоже. И инспектора Эльмалияха. А мать твоя уже три дня больна и не встает с постели – и все из-за тебя. Ты разочаровал всех, кто имел с тобой дело. Как говорится у нас: "Хотел произвести вино, а произвел уксус".

Почему ты сделал это?

Теперь ты молчишь? Очень хорошо. Ладно, я скажу тебе – почему: из-за твоей заносчивости, Боаз. Потому что ты от природы – большой и красивый, как сыны Неба, и дана тебе недюжинная физическая сила, а ты по глупости своей полагаешь, что сила эта – для того, чтобы драться.

Сила для того, чтобы все превозмочь, осел! Чтобы обуздать свои инстинкты! Превозмочь все, что жизнь обрушит нам на голову, и продолжать спокойно, но настойчиво держаться того направления, по которому решили мы идти. Иначе говоря, держаться прямой дороги. Вот что я называю силой. Пробить человеку голову – это может любое полено, любой камень!

Потому-то я и сказал тебе выше: ты – не человек. И уж наверняка – не еврей. Может, тебе и в самом деле следовало бы быть арабом. Или любым другим инородцем. Ибо быть евреем, Боаз, – это уметь принимать удары, все преодолеть и идти дальше по нашей древней дороге. Вот вся суть нашего Учения, если попытаться определить ее, по выражению наших мудрецов, "стоя на одной ноге": преодолеть. И хорошенько понять – за что жизнь обрушила на тебя удары свои, извлечь из этого урок и постоянно стремиться к совершенству. И принимать приговор судьбы, Боаз.

Если ты хоть на минуту задумаешься, то поймешь, что Авраам Абудархам относился к тебе, как к родному сыну. Правда, сыну строптивому и непокорному. А ты, Боаз, вместо того, чтобы с благодарностью целовать руку, из которой кормился, взял да и ударил по этой руке. Заруби себе на носу, Боаз: ты опозорил свою мать и меня, но прежде всего, ты опозорил себя. Похоже, скромности тебя уже не научить. Я зря трачу на тебя слова. Ты глух к учению.

И сказать тебе, почему так получается? Даже если тебе будет больно слышать это? Скажу, отчего же не сказать. Все это оттого, что где-то глубоко в твоей голове засела мысль, что ты прямо-таки принц, прямо-таки царский сын. Что в жилах твоих течет кровь благородных аристократов. Дофин – с младых ногтей. Так выслушай кое-что, Боаз. Будет у нас мужской разговор, хотя тебе еще сто тысяч километров до того, чтобы стать мужчиной. Я выложу перед тобой все карты на стол.

Твоего любезного и знаменитого отца я не имел чести знать, и с готовностью от этой чести отказываюсь. Но со всей ответственностью могу сказать тебе, что отец твой не маркиз и не король, разве что он – король негодяев. Если бы ты только знал, на какой позор выставлял он твою мать, как гнусно унижал ее, как оскорблял, попирая ее достоинство, а тебя прогнал с глаз долой, словно ты, не приведи Господь, – дитя позора.

Да, верно, теперь, спохватившись, надумал он заплатить за горе и унижение. Верно и то, что я решил не заострять внимания на вопросах нашей чести и самоуважения и принять от него деньги. Быть может, ты спросил себя: почему я решил принять его грязные деньги? Ради тебя, осел ты эдакий! Чтобы попытаться направить тебя на путь истинный!

А теперь выслушай хорошенько, для чего я рассказал тебе все это. Не для того, чтобы посеять в сердце твоем ненависть к отцу, упаси Боже, а в надежде на то, что ты, быть может, решишь брать пример с меня, а не с него. Уразумеешь, что во мне гордость и человечность находят свое выражение в преодолении дурных инстинктов. Я принял от него деньги вместо того, чтобы убить его.

В этом – моя честь и мое самоуважение, Боаз: я сдержался, я превозмог унижение. Как сказано: "Если ты поступаешься честью ради прощения, честь твоя лишь обретает новую силу".

Я прервал письмо и продолжаю его уже вечером, после того, как я дал два частных урока, приготовил ужин, позаботился о твоей матери, заболевшей из-за тебя, посмотрел по телевизору последние известия и программу "Иной взгляд". Я посчитал, что будет уместно рассказать тебе кое-что о моей жизни, – в продолжение тою, что написал я тебе о преодолении и обуздании инстинктов. Не буду входить в подробности, Боаз, о том, что пришлось нам, евреям, вынести от арабов в Алжире, а затем в Париже, где мы оказались "арабами" для евреев и "черноногими" для французов, если ты, случаем, знаешь, что это означает. Я скажу тебе только о том, что мне лично пришлось вынести здесь, в этой стране, да и по сей день приходится выносить – из-за моих убеждений и верований, из-за моего внешнего вида, из-за моего происхождения. Если бы ты знал обо всем этом, уж наверное, уразумел бы, что схлопотать легкую затрещину от такого хорошего человека, как Авраам Абудархам, это все равно, что удостоиться ласки. Но куда там! Тебя-то в этой жизни баловали. Ты все равно не поймешь. А я с самого начала привык в своей жизни получать по три раза на дню настоящие, увесистые оплеухи. И не стану ни в кого швырять ящики. Не только потому, что существует заповедь "возлюби ближнего, как самого себя", но прежде всего потому, что – я повторяю уже сказанное тебе – человек обязан уметь принимать страдания с любовью.

Готов ты выслушать от меня кое-что еще? По-моему, лучше самому принять тысячекратные страдания, чем заставить другого страдать хотя бы однажды. Наверняка, в книге записей Всевышнего, благословен Он, есть несколько черных пометок против имени "Михаэль Сомо". Я не скажу, что это не так. Но среди этих черных пометок ты не найдешь такой, где бы говорилось "причинил страдание другому человеку". Этого нет. Спроси свою мать. Спроси Авраама. После того, как вежливо и красиво попросишь у него прощения и снисхождения. Спроси мадам Жанин Фукс, которая хорошо знает меня еще по Парижу. А вот ты, Боаз, которого Небо наделило высоким ростом, отличной фигурой, золотыми руками и внешностью принца, ты уже начал ходить нечестивыми путями отца своего: высокомерие, жестокость, нарушение закона. Ты причиняешь страдания другим. Ты необуздан. И я решил про себя, что в этом письме не скажу ни единого слова о тяжких страданиях, которые вот уже несколько лет ты доставляешь своей матери (а теперь она просто больна из-за тебя), поскольку ты, на мой взгляд, абсолютно не достоин того, чтобы с тобой говорили о страданиях. По-видимому, ты еще слишком мал для такого разговора. По крайней мере, пока: тебе еще предстоит стать мужчиной и доказать, что в сердце твоем есть чувство стыда.

Если же ты решил быть новым изданием твоего милого отца, то ступай себе и гори в аду. Прости за эти слова. Я их писать не собирался. Но, как

сказано нашими мудрецами, не суди человека, когда он охвачен горем. На самом деле я хотел бы сказать тебе прямо противоположное: я молюсь за тебя, чтобы не пришлось тебе гореть в аду. Потому что – и это сущая правда – ты мне, Боаз, симпатичен.