Шоколад на крутом кипятке - Лаура Эскивель Страница 15

Когда Росалйо примчался галопом с вестью, что к ранчо приближается отряд, Матушка Елена достала ружье и, пока его чистила, все думала, как утаить от прожорливых и похотливых визитеров самое ценное из того, что было на ранчо. Сведения о революционерах, которыми она располагала, не содержали ничего обнадеживающего. Сказать по правде, эти сведения не вызывали особого доверия, ибо исходили от отца Игнасио и от главы муниципалитета города Пьедрас-Неграс. От них она узнала, что эти люди, врываясь в дома, грабят что ни попадя, а девушек насилуют. Исходя из этого, она и приказала ненадежнее спрятать в подвале Титу, Ченчу и свинью.

Когда революционеры нагрянули, Матушка Елена встретила их у входа в дом. Ружье она спрятала под юбками, рядом стояли Росалйо и Гуадалупе. Ее глаза встретились с глазами капитана, командира этого отряда, и по ее твердому взгляду он сразу понял, что женщина эта — крепкий орешек.

— Добрый вечер, сеньора. Вы хозяйка ранчо?

— Она самая. Что Вам угодно?

— Мы прибыли, чтобы по-хорошему договориться с Вами о сотрудничестве.

— А я по-хорошему говорю Вам: забирайте все, что вашей душе угодно, из провизии, какую найдете в амбаре и в сарае. Но не советую прикасаться к чему-либо в доме, понятно? Это для моего личного пользования.

Капитан шутливо отдал ей честь и ответил:

— Понятно, мой генерал.

Солдатам шутка пришлась по душе, и они шумно приветствовали ее, но капитан смекнул, что с Матушкой Еленой шутки плохи: она говорила серьезно, очень серьезно. Стараясь не выказать замешательства под ее властным недобрым взглядом, он приказал обыскать ранчо. Нашли они не бог весть что: немного маиса в початках и восемь кур. Один из сержантов, весьма недовольный, подойдя к капитану, сказал:

— Старуха, видать, все в доме припрятала, прикажите поискать внутри!

Матушка Елена, положив палец на спусковой крючок, предупредила:

— Я ведь не шутки шучу, ясно сказано, в мой дом не войдет никто!

Сержант, похохатывая и размахивая зажатыми в обеих руках курами, попытался направиться к входу. Матушка Елена вскинула ружье, оперлась о стену, чтобы отдача не свалила ее с ног, и выстрелила в кур. Во все стороны полетели ошметки мяса, запахло палеными перьями.

Росалио и Гуадалупе вытащили свои пистолеты, тот и другой дрожали, совершенно уверенные, что это их последний день земной жизни. Солдат, стоявший рядом с капитаном, хотел было пальнуть в Матушку Елену, но капитан жестом воспрепятствовал этому. Все ждали его сигнала для штурма.

— У меня очень хорошее чутье и очень плохой характер, капитан. Следующий выстрел — для Вас, и уверяю, что я успею выстрелить прежде, чем меня убьют. Так не лучше ли нам уважать друг друга, ведь если мы умрем, обо мне никто и не вспомнит, но уж наверняка вся нация будет оплакивать потерю такого героя, как Вы, не так ли? И впрямь, взгляд Матушки Елены было довольно трудно выдержать даже капитану. Было в этом взгляде что-то пугающее. Неописуемым страхом только и можно было назвать чувство, которое он вызывал у тех, кто с ним сталкивался: люди не только чувствовали себя приговоренными к смерти за неведомое преступление, но чудилось им, будто приговор этот вот-вот приведут в исполнение. Детский ужас перед безграничной материнской властью овладевал людьми.

— Да, Вы правы. Но не бойтесь, никто Вас не убьет, никто не оскорбит, этого еще не хватало. Столь храбрая, как Вы, женщина может вызывать одно только восхищение! — И, обращаясь к солдатам, добавил: — Никому в дом не входить. Посмотрите, что еще можно здесь взять, и в дорогу.

Нашли они лишь большую голубятню, занимавшую весь просторный чердак под двускатной крышей огромного дома. Чтобы добраться до голубятни, надо было вскарабкаться по семиметровой лестнице. Три повстанца, поднявшись, разинули рты, не в силах сдвинуться с места, пораженные размерами полутемной голубятни и курлыканьем множества голубей, влетавших и вылетавших через маленькие боковые окошки. Прикрыв дверь и окошки, чтобы ни одна из птиц не могла улизнуть, они принялись хватать птенцов и голубок.

Набрали они такое количество птиц, что батальон теперь мог объедаться целую неделю. Прежде чем отступить, капитан объехал задний двор, глубоко вдыхая стойкий запах роз, все еще державшийся в этом месте. Он закрыл глаза и на какое-то мгновение словно окаменел. Вернувшись к Матушке Елене, он спросил:

— Я так понимаю, что у Вас три дочери, где же они?

— Старшая и младшая живут в Соединенных Штатах, а третья умерла.

Похоже, это заявление взволновало капитана. Еле слышным голосом он промолвил:

— Жаль, очень жаль. Он простился с Матушкой Еленой, отвесив ей низкий поклон. Уехали они так же мирно, как и приехали, и Матушка Елена была даже обескуражена их поведением по отношению к ней: оно совершенно не соответствовало образу хладнокровных головорезов, коих она ожидала увидеть. С того дня она предпочитала не высказывать своего суждения о революционерах. Откуда ей было знать, что капитан этот был не кем иным, как тем самым Хуаном Алехандресом, за несколько месяцев до этого умыкнувшим ее дочь Гертрудис.

И все же от внимания капитана, хотя он был совсем близко от этого тайника, ускользнуло, что на заднем дворе у Матушки Елены схоронены под золой целых двадцать кур, забитых перед самым их налетом. Куры откармливаются пшеницей или овсом и как есть, с перьями, помещаются внутрь большого глиняного сосуда. Сосуд покрывают тряпкой. При этом способе мясо останется свежим в течение целой недели.

Так поступали на ранчо с незапамятных времен, когда надо было сохранить дичь после охоты.

— По выходе из укрытия Титу прежде всего поразило то, что она не услышала воркования голубей, которое с тех пор, как она себя помнила, было частью ее повседневной жизни. Это внезапное безмолвие заставило ее еще острей почувствовать свое одиночество. Именно в этот момент у нее особенно сильно защемило сердце при мысли о том, что Педро, Росаура и Роберто покинули ранчо. Она быстро поднялась по ступенькам большущей лестницы, но единственное, что нашла на голубятне, так это ковер из перьев да обычную для этого места грязь.

Ветер, проскальзывавший в открытую дверку, поднимал какое-нибудь перышко, которое тут же безмолвно опускалось на ковер из перьев. Неожиданно до ее слуха донесся еле слышный писк — маленький, только что вылупившийся птенчик чудом избежал побоища. Тита подняла его и решила спуститься, но сперва на миг задержалась у окошка, вглядываясь в пыль, которую оставили кони солдат, только что покинувших ранчо. Ее крайне удивило, почему они не причинили матери никакого вреда. Все то время, что она находилась в укрытии, она молилась, чтобы с Матушкой Еленой не случилось ничего плохого, и все же где-то глубоко-глубоко в душе у нее теплилась надежда, что когда она выйдет, то найдет ее мертвой.

Тита устыдилась подобных мыслей. Она уместила птенца между грудей, чтобы освободить руки, и, крепко держась за опасную лестницу, спустилась на землю. С этого дня кормить заморыша-птенца стало ее главной заботой, только это давало ее жизни какой-то смысл, конечно, несравнимый с той полнотой чувств, которую она испытывала, кормя грудью человеческое существо, но каким-то образом на эти чувства похожий.