КОГИз. Записки на полях эпохи - Олег Рябов Страница 15

Саша сразу же объявлял сумму за продукты – она была не обременительна для нас, и я тут же расплачивался. А Канц, как бы смущаясь, объяснял: «Я – вроде бальзаковского Гобсека – этим освобождаю вас, да и себя тоже от необходимости чувствовать себя должниками».

Однажды Саша приехал утром без предупреждения и без звонка, зато с незнакомцем и с извинениями за неожиданный визит и негаданные хлопоты. Саша Канц всегда выражался несколько витиевато, но очень точно, чем подкупал не только престарелых аристократок, у которых пытался выторговать парочку рисунков Сомова, но и меня.

– Дорогой мой, – начал он прямо в коридоре после скорых, но обязательных объятий и церемонных приветствий. – Во-первых, я давно обещал тебя познакомить с моим товарищем и твоим коллегой Сашей Ермаковым. Вы много наслышаны друг о друге, а вот теперь я выполняю волю судьбы и приглашаю вас стать добрыми друзьями на долгие-долгие годы. Лично мы с ним таковыми являемся на удивление всей книжной Москве, потому что он – как бы главный антисемит столицы, а я наоборот – апологет и носитель иудейской культуры и нравственности.

Разговор продолжился в комнате, которая в нашей квартире была и кабинетом, и библиотекой, и гостевой – в ней даже разрешалось курить и играть в преферанс. Вскоре за чаепитием выяснилось, что привело их ко мне этим утром.

Всякий раз приезжая в наш город по делам, Саша Канц совершал регулярный вояж к наследникам так называемого профессора Семенца, который профессором-то и не был, а вот коллекция его достойна отдельного рассказа. Хотя бы уже тем, что в ней имелись автографы всех романовских императоров, и это – еще не самое ценное. Всегда Канцу удавалось зацепить у наследников что-либо интересное: книжку, рукопись или какой-нибудь античный артефакт.

Ермак же, а именно так его называли и называют до сих пор в книжном мире, приехал совсем по другому поводу, хотя и схожему. Находясь на отдыхе где-то в Кисловодске, Ермак познакомился с нашим горьковским книголюбом, владельцем большой библиотеки, который по пьянке рассказывал ему об удивительных старинных рукописных книгах с картинками. Он приглашал Ермака в гости, дал ему свой адрес и обещал продать книги при условии хорошей цены.

Каково же было разочарование москвичей, когда в справочном бюро на вокзале, в окошечко которого они просунули пять копеек и бумажку с адресом горьковского книголюба, им холодно отказали в помощи: нет такой улицы в городе Горьком, улицы Коларова в Горьком нет! Канц долго объяснял девушке в окошке, что Коларов – замечательный человек, что это – великий болгарский революционер и в городе обязана быть улица его имени, но все безрезультатно.

Ермак никогда раньше не был в нашем городе, и Канц, в качестве компенсации за неудачу, постигшую того, любезно согласился познакомить его с минимальной, в виде меня, достопримечательностью, которая, возможно, могла бы Ермака здесь заинтересовать.

Я попросил у моих гостей бумажку с адресом и так же, как, видимо, и барышня в справочном окошке, недоуменно уставился на довольно разборчивые каракули.

– Саша, – спросил я у Ермака, – а ты уверен, что твой новый знакомый не хотел тебя как-нибудь подставить.

– Да ты что? Мы с ним две недели вино пили: у него в номере, у меня в номере, в ресторане, в столовой; в парке при санатории не осталось ни одной скамейки, на которой мы бы с ним не выпивали. Только, вот я его каждый раз угощал коньяком, а он меня венгерским вермутом. Но это, наверное, возрастное – ему уж за семьдесят, а так деньги-то у него были. В этом плане он не стеснялся. И зовут его замечательно – Иван Моисеевич. Вон Канц даже заинтересовался: не полтинник ли он? Но по мне – так чисто деревенский русский мужик. Родом из каких-то дремучих заволжских лесов.

– Ну, вы меня насмешили: из заволжских лесов! Так в заволжских-то лесах и живут старообрядцы – поборники истинно православной веры. Они спасались в лесах на Керженце да на Унже от розыска начиная с семнадцатого века. И в никонианские времена, и в петровские, да и девятнадцатом веке их власти не жаловали. А имена там давали детям библейские: Абрам, Моисей, Марк. Так что – все сходится. Вот мой учитель по книжному делу Серафим рассказывал мне про Семена Моисеевича Луннова, дореволюционного хлеботорговца из старообрядцев, самого большого нижегородского библиофила той поры. Он говорил, что если попадается книга с экслибрисом Луннова, то это почти гарантированная редкость. Алексей Ремизов принял его в свое «тайное» обезьянье общество с каким-то почетным прозвищем. А у меня есть маленькая книжечка с рисунками Бакста «Царь Додон», так там на первой типографской странице, перед шмуцом, есть лист с типографским текстом: С. М. Луннова. То есть он имел возможность договориться с издателем, чтобы для него специальный экземпляр печатали.

– Ну, ты сейчас начнешь нам свои библиофильские сказки рассказывать, так мы никогда делом-то и не займемся, – прервал меня Канц. – Хотя за науку – спасибо!

– Ну, если к делу, давай – к делу! – И я обратился уже к Ермаку: – А мужик-то твой не рассказывал хоть, в каком районе он живет?

– Да, нет! Говорил, что у него трехкомнатная в пятиэтажке. Еще говорил, что если бы машина была, то техосмотр удобно проходить – ГАИ рядом.

– Ну, так вот братцы – с вас пузырь. Я знаю его дом. Тоже мне, нашли болгарского революционера Коларова! Это улица Комарова, космонавта Комарова.

– Старик – ты гений, – воскликнул радостно Канц: – Это же на проспекте Ленина.