Дневник Ласточки - Амели Нотомб Страница 15

Эта непонятная охота за дневником казалась мне абсурдной, хотя сам я ни за что на свете не желал с ним расстаться.

Я полистал тетрадь, надеясь разгадать какое-нибудь тайное послание или шифр. Но к радости своей, ничего похожего не обнаружил. Нельзя было терять время: в любую минуту ко мне могли войти. Рано или поздно меня обыщут как следует. Я попытался вымарать текст карандашом, но грифель оказался слишком тонок. С помощью ластика бандиты легко свели бы на нет мои старания.

Да, у меня оставался только один выход. Очень неприятный, зато он послужит мне наказанием за содеянное, – съесть все исписанные страницы. Я разорвал их на части и начал жевать. Это было отвратительно и очень тяжело. Зубы ныли от жесткой бумаги. Было бы хоть чем запить! Язык у меня пересох. Но каким вином подобает запивать дневник юной девы? В честь Клелии я склонялся в пользу романе-конти. [5]

Жуя дневник, я терялся в догадках. Юрий говорил, что шеф – большой женолюб. Но зачем ему Ласточка? Женщин ему наверняка поставляют его люди. Но может быть, он знал министра. А тот обмолвился при нем, что украл у дочери странный дневник. И у сластолюбивого шефа разыгралось воображение: он решил, что, заполучив этот дневник, совершит своего рода изысканное насилие, какого ему еще не доводилось совершать. В наше время, когда девчонки ведут дневники в Интернете у всех на виду, нет ничего заманчивее настоящего секрета.

Все это, конечно, полный бред: глупости лезут в голову, наверное, оттого, что желудок переполнен бумагой. Сплошная химия, по-моему… Я довел до предела взаимосвязь человека с текстом: сначала зачитал его до дыр, а теперь вот поглощаю в буквальном смысле слова.

Пожалуй, я жую уже без отвращения. Не скажу, что мне это нравится, но вкус по-своему интересный, напоминает облатку. Жаль, что слишком сильно ощущаются сольвенты, из-за них трудно сохранить ясную голову.

Я вспомнил, что до бумаги писали на коже. Сначала возникло искусство татуировки, а затем люди научились писать. Чтобы легче было проглотить особенно неподатливые страницы, я представляю себе, что ем исписанную кожу девушки.

Вот и вся моя история: был элитным убийцей, а стал отборной мишенью. Ласточка смотрела на меня меньше минуты, но ее взгляд сразил меня наповал. Так что я подорвался на собственной мине. И я согласен умереть, чтобы сохранить тайну, которую так и не сумел разгадать. Нечего тут объяснять: это акт веры.

В маоистских лагерях тюремщики кормили целые отряды заключенных бумагой, чтобы посмотреть, что с ними будет. Несчастные в страшных муках умирали от запора.

Трудно представить себе, как можно умереть от запора. Смерть от диареи – это понятно, но от запора? Я утешаю себя тем, что скоро узнаю, как это происходит. Я совершил свой подвиг во имя любви: я съел дневник Ласточки.

И я благословлял ее лаконичность: это сократило мою жертвенную трапезу, а кроме того, в тетради остались чистые страницы. На них я записал собственную исповедь, подтачивая карандаш зубами.

Орудие убийства у каждого свое.

Кто-то скажет: любить мертвую легко. А любить ту, что убил, еще легче: самый что ни на есть банальный романтизм. Но почему-то мне кажется, что я не заслужил подобных упреков. Ведь у меня ощущение, что я живу с Ласточкой. По странному стечению обстоятельств я познакомился с ней после того, как убил. Обычно бывает наоборот.

Это история любви, в которой какой-то безумец перепутал начало и конец.

История с Ласточкой плохо началась, но заканчивается гораздо лучше, потому что она не заканчивается. Я умираю оттого, что съел ее, она убивает меня изнутри – нежно, незаметно и неотвратимо. Я ухожу рука об руку с Ласточкой – я влюбился в нее, читая ее дневник, а теперь сам пишу… Этот текст соединил нас, и он прервется вместе с моей жизнью.