Площадь Диамант - Мерсе Родореда Страница 14

Что с Киметом было, страшно сказать. Избил бы ребенка, да я не дала, сами, говорю, виноваты. Поставили, не подумавши, хотя знаем прекрасно, что Антони сам залезает на табурет, и может достать, что хочешь. Нам мало было, что он в рот девочке чуть волчок не затолкнул! Синто потом слушал и посмеивался — ничего, не переживай, глядишь, другой вырастет. Но нет, слава Богу — не вырос!

XVII

С работой становилось все хуже и хуже. Кимет говорил, что удача от него отвернулась. Но, мол, все наладится, а сейчас людям не до мебели, они и старую не чинят и новую не заказывают. Богачам, говорил, Республика поперек горла… А мои дети! Не знаю, говорят, что мать всегда преувеличивает, но мои стали, как два цветка. Не то чтобы красоты необыкновенной, но как два цветка! Глаз не оторвать! И глазенки — чудо, вот глянут, ну слов не найти! Как только у Кимета хватало сердца без конца ругать мальчика! Я, конечно, тоже наказывала, но за дело, а по пустякам — нет, все прощала. В доме никакого порядка. Когда мы только поженились, все было на своих местах, а теперь в доме никакого порядка. Чуть не каждый день все разворочено, разбросано, раскидано, точно на барахолке. А когда затеяли голубятню делать — тут и говорить нечего! Кругом опилки, стружка, гвозди, шурупы… С заказами не везло, жить почти не на что, а Кимету вроде и горя мало, у него с Синто неизвестно чем головы забиты. В общем, я больше не могла сидеть вот так, сложа руки, и решила подыскать работу на первую половину дня. Думала, детей закрою в столовой, мальчику объясню — если с ним по-хорошему, как со взрослым, он понимал, слушался. Время проскочит, и я дома…

Рассказала все, как есть сеньоре Энрикете. Договариваться ходила сама, тряслась — не передать… Сеньора Энрикета послала меня к одной семье, где искали приходящую домработницу. Нажала звонок. Жду. Еще раз нажала. Жду. И когда решила, что в доме никого нет, услышала голос. Но как раз в тот момент по улице пронесся грузовик, и я не разобрала, что сказали. А сказали: подождите. Дверь была высокая, железная, с матовым стеклом, и на этом стекле пупырчатом я заметила приклеенную пластырем бумажку, где было написано: «Звонок рядом с садовой калиткой». Я снова нажала звонок, и снова голос из окна, — окно это доходило чуть не до земли, и прямо над ним был балкон с железной решеткой сверху донизу. Окно, которое доходило до земли, тоже было с решеткой, а за ней проволочная сетка, как в курятнике, только получше немного. Из этого окна мне и сказали: сверните за угол.

Я замешкалась, не сразу поняла, потом глянула на записку с кривыми буквами — стекло-то неровное, пупырышками, — и, наконец, до меня дошло. Свернула за угол, дом-то угловой, и метрах в пятидесяти вижу полуоткрытую калитку, а за ней стоит сеньор в плаще и делает мне знак — войти. Этот сеньор в плаще был высокого роста, и глаза черные-черные. На вид очень приятный. Вы, говорит, насчет работы у нас? Да, говорю. В сад, вернее в дворик, спустилась по ступенькам — четыре кирпичных ступеньки, щербатые, а над ними густой жасмин, цветы мелкими звездочками и запах душистый, резкий, особенно к вечеру, когда солнце садится. Слева в стенной нише фонтанчик, а посреди сада еще один, с тоненькой струйкой. Я прошла за сеньором в плаще к дому. У этого дома со стороны сада был первый этаж и второй, а с улицы — полуподвал и первый. В этом, с позволения сказать саду, росли два мандаринового дерева, одно персиковое и одно лимонное. У лимона весь ствол и листья в паутине, а под паутиной какие-то жучки. Впереди больного лимона, стояла черешня и рядом с нишей, где фонтанчик, — высокая мимоза почти без листьев, наверно из-за такой же болезни. Я, конечно, рассмотрела все это не в тот первый день, а потом. К первому этажу вел асфальтированный дворик с проделанной дыркой посередине, чтоб стекала дождевая вода. Асфальт весь растрескался, и в трещинах — маленькие бугорки земли с песком. Оттуда муравьи ползли цепочками, как солдаты. Они и настроили эти бугорки. Вдоль стены, общей с соседним домом стояли четыре больших керамических горшка с камелиями, вот-вот зачахнут, а с другой стороны ко второму этажу вела лестница, под которой был умывальник и колодец с воротом. Мы прошли в крытую галерею, а над ней была другая, открытая, она примыкала ко второму этажу, который с улицы — первый. На нижнюю галерею выходили две двери — одна из столовой, другая из кухни. Не знаю, понятно ли я рассказываю… Мы, значит, с сеньором в плаще, с зятем, то есть с хозяином, входим в столовую. Он усаживает меня на стул у стены. Прямо надо мной окно до самого потолка, столовая эта у них угловая, и окно доходит до земли с улицы, где та самая калитка в сад. Только я осмотрелась, появляется сеньора, вся седая, — теща того сеньора в плаще, и садится против меня, правда между нами стол, а на нем ваза с цветами. И эти цветы заслоняли седую сеньору. Сеньор в плаще так и стоит, а из-за плетеного кресла с подушками вдруг вырастает мальчик, худенький, прозрачный, кожа с желтизной. Встал рядом с сеньорой, со своей бабушкой, значит, и водит глазами то на одного, то на другого. Насчет работы разговор у меня шел с этим сеньором в шляпе, с зятем. Он сказал, что семья у них — четыре человека, теща с тестем и они, молодые, то есть он с женой, дочерью тещи, и что они, стало быть, живут с жениными родителями — с тещей и тестем. Объясняет, а сам все дергает себя за кадык. Бывают дома, говорит, где человек нужен раз в неделю, и тех, кто ищет постоянный заработок, вряд ли такое устроит. Чего хорошего, приходишь и не знаешь, за что хвататься. Он положил мне три реала в час, по тогдашним деньгам — меньше песеты, и сказал, что заработок у них твердый, платят в срок, напоминать не надо. Если хотите, можете получать десять реалов каждый раз, как управитесь с делами. Но, мол, тогда выйдет, что я как бы продаю свой труд оптом, и каждый знает, что если оптом, то остаешься в накладе, то есть — теряешь. А напоследок сказал, что хозяин он хороший, лучше не найти, во всяком случае, не из тех, кто в конце месяца должен уже за два. Я так запуталась, что даже в голове зашумело, ну и согласилась на десять реалов.

XVIII

Кухня была рядом со столовой и тоже окнами на галерею. Над плитой вытяжной колпак, как в старину. Безо всякой надобности, конечно, потому что готовили на газу. В том колпаке — его сто лет не чистили — набилось полно сажи, и как дождь, сажа оттуда хлопьями прямо на плиту. В конце столовой — стеклянная дверь в коридор, где стоял старинный шкаф — высоченный и широкий. Когда в доме совсем тихо, слышно шуршанье — это его точили жучки. Они этот шкаф облюбовали. Бывало с утра слышно, как дерево грызут. И сеньора однажды сказала:

— Чем скорее съедят, тем лучше. Мы с ней как раз шли по коридору в большую залу, где раньше был альков; там все переиначили на современный лад: сняли стеклянную перегородку, и осталась только деревянная рама — полукругом. В этой зале тоже стоял шкаф из черного дерева, а зеркало в нем испорченное, все в темных крапинах. Прямо у окна, откуда сеньора в первый раз мне крикнула, чтобы я завернула за угол, был туалетный столик с зеркалом, тоже в черных точечках, а рядом умывальник, совсем новый, с никелированным краном. В бывшем алькове до самого потолка — полки, забитые книгами, а в самой глубине приткнулся книжный шкаф со стеклянными дверками, но снизу — сплошь дерево. В одном месте стекло разбито. Сеньора сказала, что это ее дочь, мать того хиленького мальчика — он все время шел за нами, — взяла и пальнула в зеркало из игрушечного пистолета, который подарили ребенку на Рождество. Дочь-то, наверно, с приветом, целилась в лампочку над столом, ну, и промахнулась. Угодила в шкаф, и стекло, само собой, разбилось.