Стеклобой - Михаил Перловский Страница 14

Архив представлял собой двухэтажное каменное здание, втиснутое в длинный ряд крепко сбитых домов хозяйственного вида. Они стояли монолитной стеной, и хотелось надеть им уличные брекеты, чтобы разжать эту тесноту. Еще вчера он самонадеянно полагал, что забежит сюда ненадолго, проверить картотеку. Теперь очевидно, что ему придется здесь прописаться, чтобы выяснить, когда и как началось все это канцелярское безумие, и хоть чем-то заполнить зияющую пустоту, образовавшуюся на месте охристого в золото флигеля игорного дома.

Романов толкнул тяжелую дверь, и, пройдя мимо молоденького милиционера, нырнул в прохладу неожиданно высокого холла. Звук его шагов, коварно преображенный эхом в несерьезные шлепки, еще приближался к конторке, за которой сидела милая девушка лет шестнадцати в уродливом синем халате, а Романов уже понял, что здесь его поход и закончится. Девушка улыбалась, Романов улыбался в ответ и разворачивал новенькую бумажку с назначением на должность. Но каждый оставался при своем, в архив его не пускали. Романов косился на две библиотечные тележки около дверей в читальный зал (он почти чувствовал, как сладковато и знакомо там пахнет пылью), девушка сжимала губы и равнодушно смотрела мимо.

После пропажи папки, после сомнительного этюда с Александрией Петровной и провала с игорным домом, это был вполне ожидаемый проигрыш — глухое негодование закипало в Романове.

Похоже, пора начинать все сначала. Да, он занимается городом долгих двадцать лет, он довольно много знает и имеет множество козырей в рукавах, но только рукава завязали ему за спиной и играть тут не с кем и, что важнее в его случае, негде.

Согнувшийся у конторки Романов казался сам себе большим знаком вопроса. Откуда взялись эти памятки и бланки, откуда взялась вся эта администрация? Когда они появились? И если все регистрируется, то два волнующих его года, 1863 и 1942, тоже должны быть там, в глубине прохладных залов и подвальных хранилищ. И хотя Романов был достаточно зол, чтобы взять и самовольно пройти мимо стража в синем халате, он с улыбкой раскланялся и вышел на улицу. Миловидный цербер произнес странную, красивую и уже знакомую Романову фамилию — он видел ее на голубоватой визитке раздраженного старичка из кофейни. Значит, Беган-Богацкий у нас тут главный архивариус. Значит, прием по личным вопросам — среда и четверг. Значит, по адресу «Славный пер. 2, кв. 15». Это что же, старик живет в его подъезде? Романов даже остановился, удивленно вскинув брови, — наконец-то ему в чем-то повезло.

Романов прошел пять кварталов, соображая, о чем и как разумнее спросить старика, и попутно примечая знакомые дома.

Солнце все еще жарило, Романов взмок, и его не отпускало ощущение, что, перемещаясь по всем этим маленьким улочкам, он находится под чьим-то пристальным взглядом, как будто кто-то следил за ним, как за белой мышью, перекрывал ей коридоры и баррикадировал входы и выходы. Увидев Брыковские конюшни, Романов слегка помедлил возле длинного барельефа, изображавшего античные гонки на колесницах. Он полагал его разрушенным, в каталогах о нем не было ни слова примерно с тридцатых годов. Завтра первым делом сюда, тем более до заветного архива от конюшен рукой подать. Его должность — отличное прикрытие, он сможет попасть куда захочет, изучит весь город до последнего кирпичика. Он вспомнил лохматого напарника по стирке и улыбнулся.

Во двор Романов вошел через арку, из которой вчера наблюдал за Борисом, и, к собственному удивлению, почувствовал себя дома. Он поднялся к себе, повозился с непривычными замками, снова не вспомнив, какой же из них выбрал утром. Под дверь был просунут листок с мелкими аккуратными буквами: «Как все прошло? Заглядывайте! Света». Значит, обидчивость не в ее характере, хотя за вчерашнее все равно придется извиняться, вздохнул Романов. Он распахнул окно, легкий ветер ворвался в комнату, зашуршав бумагами на столе. Можно было сразу отправиться к старику, но он решил, что лучше бы переодеться, за целый день прогулок и суеты «костюм устал» — цитата из Макса, усмехнулся он. Романов раскрыл чемодан: клетчатая рубашка, разумеется, была измята так, как будто кто-то специально постарался, но все же она была чистая, и все пуговицы до единой на месте. Он осмотрел себя в зеркале и, с кряхтеньем наклонившись, протер носки запылившихся рыжих ботинок куском тряпки. Уходя, он положил Светину записку обратно под дверь, так, чтобы уголок был виден — его здесь не было, он ее не прочел.