Царь велел тебя повесить - Лена Элтанг Страница 14

Когда я приехал сюда в первый раз, то бросил сумку в столовой и сразу побежал по лестнице наверх: в таком старом доме должна быть мансарда, думал я, такая лестница обязательно ведет под самую крышу. Я только что прочел стендалевскую «Ванину Ванини» и ясно представлял себе потайные дверцы, железные ключи и раненого карбонария, которого прячут на чердаке. Комната, до которой я добрался, была кособокой и темной, зато из круглого окна лилась струя золотистой пыли, прямо с потолка. В толще света толпились пылинки, внизу они были рыжими от соснового пола, а вверху – темными от покрытого сажей окна. Я вошел в эту колонну света, доставая затылком до капители, и закрыл глаза. Крыша была совсем рядом, я слышал, как ходят по ней портовые чайки, и чуял запах разогретой черепицы.

– Здесь ты и будешь жить, – сказала тетка, стоя в дверях и глядя на меня без улыбки, – надеюсь, ты не станешь носиться как оглашенный. Агне сейчас придет с твоей постелью и пледом. Полагаю, вы подружитесь.

Мы подружились, но сестра была всего лишь девчонкой, а вот дом был безупречен, я сразу влюбился в него, во все его странности, видения и звуки: от потрескивания в стенах столовой до ночной капели в винном погребе. Еще мне нравилось смотреть, как тетка в своем зеленом хлопковом платье босиком расхаживает по дому, в котором недавно стала полной хозяйкой. Она шлепала пятками по пробковому полу, хлопала дверьми и возникала то там, то здесь, оставляя после себя запах чисто вымытых волос и детского мыла. Ей было тридцать два, на четыре года меньше, чем мне теперь.

* * *

– А кто такой Джо Гиллис? – спросила Додо с невинным видом. – Один твой друг сказал, что ты классический он. И что ты получил дом за то, что полюбил пожилую вдову. Сколько это чудище может стоить со всей обстановкой? Продай его, и уедем в Альгарве, поживем в свое удовольствие. Только сначала помоги мне в моем деле!

Все утро мы провели в постели, опутанные влажными простынями, как троянский жрец и его сыновья – морскими змеями. В любви стюардесса была молчалива, зато в перерывах она не закрывала рта, расхваливая мне свою затею. Ее смуглые руки летали в воздухе, глаза сияли, голос пенился. Я уже не раз пожалел о том, что не снял эти чертовы камеры сразу после отъезда Лютаса. И о том, что не соврал, – мог ведь сказать, что они не работают.

– Да не стану я тебе помогать. Девчушка придет на свидание, взмокшая от волнения, ее будут вертеть, как мельничное колесо, а я должен подглядывать на манер портного из Ковентри.

– Милый, она не девчушка, а платный эскорт. Она датчанка или шведка, это все, что я знаю. Рабочая лошадь, вот она кто. И тебе не надо подглядывать, просто нажми кнопку, компьютер сам все запишет.

– Но зачем нажимать кнопку? В кладовке стоит сервер, давай настроим систему на запись, а утром зайдем за готовым файлом.

– А вдруг не запишется? Я не могу рисковать, второго такого шанса не будет. Поверь, мне очень нужно, чтобы это сделал ты, а не сервер. Я ведь сплю с тобой, а не с сервером.

– Тебе просто свидетель нужен, так и скажи. Записи в суде все равно будет недостаточно, тем более что она незаконная. И вообще, вся эта история со слежкой какая-то мутная.

– У приличных денег всегда мутная история. Я ведь упоминала о приличных деньгах? Пять тысяч, когда все будет готово.

Как она, однако, хлопочет. Может статься, дело не в разводе, а в ревности? Где-то я читал про купеческих сыновей, которых заставили стрелять в подвешенный на дереве труп отца, чтобы выяснить, кто из них истинный наследник. Сдается мне, что мстить за измену имеет не больше смысла. Что с того, что ты продырявишь мертвое тело своей любви, в нем уже ни лимфы, ни крови, одна тоскливая гальваника.

– Ладно, подумаю, – сказал я, вставая и направляясь в ванную. – Скажи мне, ты раньше с кем-то проделывала такие штуки?

– Как мило, что тебя волнует мое прошлое. Не бойся, это всего лишь маленький веселый фильм. Поезжай в Капарику, в мой летний коттедж, возьми компьютер и спокойно все запиши. E um e dois e três!

– На тот берег я точно не поеду, много чести. Ты бы меня еще в Порту отправила. Посижу на площади, в кафе с интернетом.

– Надо во всем следовать плану, – поучительно сказала она. – У меня все продумано, от первой минуты до последней. Всем уже заплачено. Ты переночуешь в Капарике со вторника на среду. Заодно подышишь морским воздухом.

Что меня с первого дня восхищало в Додо, так это умение мгновенно преображаться, выбравшись из кровати. Стоит ей встать и поглядеть в зеркало, как все ее расточительное, сочное, как персидское яблоко, тело собирается в жесткую конструкцию и становится худым и неузнаваемым.

– Сказал же, не поеду. Какая тебе разница, откуда ведется запись?

Додо пожала плечами, молча спустилась вниз, надела голубое пальто и швырнула свои ключи на комод в прихожей. Вечером я положил их в пасть каменной химере возле парадного входа, захочет вернуться – найдет. А бегать за ней бесполезно, Додо из тех женщин, что наглеют от избытка внимания.

Ключи там и раньше лежали, в водосточной химере, – для посыльного из пиццерии, для Лилиенталя, еще для пары человек, а потом я встретил эту женщину в кафе «Регент» и вручил ей заветную связку, как глупый аргонавт, забывший залепить уши воском.

В тот вечер в кафе было полно народу. В Лиссабоне серьезно относятся к зиме: даже глинтвейн пьют с таким видом, будто за окном бушует альпийская метель и наутро склоны покроются свежим снегом, в который лыжная палка уходит почти целиком. Знакомая галеристка Соня Матиссен помахала мне издали, а потом подошла, улыбаясь:

– Сидишь один? Переходи за наш столик, там хороший вид на елку у базилики. Со мной пришли две стюардессы, у них полные карманы maconha.

Вокруг Сониной головы стояло сладкое душистое облако, это выдавало в ней португалку, несмотря на чужеземное имя. Здешние женщины не знают меры в духах и разговаривают с духами. Я встал, положил на стол деньги и пошел за галеристкой, удивляясь ее внезапному вниманию.

Стюардессы держали кружки с глинтвейном наотлет, коричный пар клубился над столом, затуманивая их лица, они рассказывали что-то смешное о тамошней корриде: быка выпускают бродить по улицам, а публика колет беднягу зонтиками и всем, что под руку попадется. Судя по загару, девчонки побывали на островах совсем недавно, и я почувствовал укол зависти. Я сам хотел бы поселиться на острове, только не на мусорной Терсейре, а на покинутой людьми Исабели. Лютас говорил мне, что там живет последний самец слоновой черепахи, старый холостяк, зовут его Одинокий Джордж, и он ужасно разборчив и не связывается с кем попало. А я вот связываюсь.

Я готов связаться хоть со смоляным чучелом, хоть с василиском, лишь бы не сидеть одному, прислушиваясь к пароходным гудкам в порту, хотя, по сути, я и есть Одинокий Джордж с панцирем, поросшим лопухами, и все, что мне нужно, – это остров в форме морского конька, пять молодых вулканов, нелетающие бакланы и олухи царя небесного.

* * *