Утоли моя печали - Юлия Вознесенская Страница 14

— Да нет, такое случается. И все-таки, я думаю, что по-настоящему помочь вашей жене могут только врач и священник — вместе.

Мы попрощались у дверей моего кабинета.

Я ехал домой, усталый и выжатый как лимон. И, проезжая в автобусе мимо Александро-Невской Лавры, мимо кладбища и глядя на кресты и верхушки склепов, поднимающиеся над оградой, я вдруг вспомнил, кого мне напомнила ответчица!

Это было много лет назад, задолго до «перестройки». Поступил сигнал с одного из старинных петербургских, тогда еще ленинградских, кладбищ: управляющий сообщал, что на кладбище обосновались бомжи, ночами они жгут костерки в склепах, на которых варят себе «чифирь» — распространенный в среде уголовников крепкий напиток из чая — и готовят пищу, а в качестве топлива используют деревянные кресты и оградки. Это был не только непорядок, это было крайне опасно: на кладбище мог возникнуть пожар и перекинуться в город. Я тогда еще учился на юридическом и как раз проходил следовательскую практику в районном отделении милиции, вот мне и пришлось участвовать в организованной на кладбищенских бомжей облаве. Мы действительно обнаружили в склепах и доставили в райотдел несколько компаний бомжей. Но один обитаемый склеп мы бы пропустили, если бы позади нас, когда мы уже прошли мимо, не раздался скрип осторожно приотворяемой двери склепа. Мы шагнули к нему, и дверь тотчас же плотно затворилась. Изнутри ее держал засов или замок. Пришлось нам эту дверь взламывать. Мы вошли внутрь и поначалу никого не обнаружили, но зато увидели в углу ворох тряпья и рядом дощатый ящик, а на нем бутылку с какой-то мутной жидкостью, половинку черного хлеба и вскрытую банку консервов: возле банки лежали консервный нож и ложка. А на чугунных завитках решетки небольшого оконца в ряд висели ситцевые торбы с каким-то барахлом. Но самое удивительное — в углу склепа фонарь высветил цинковое ведро, полное цветов.

— Благоустроенная квартирка! И где же ее хозяин? Уж не внизу ли, где гробы стоят? — посмеиваясь, спросил мой старший напарник. — Ну-ка, спустись вон в ту дыру!

Под одной стеной и впрямь в полу зияло чернотой квадратное отверстие.

— Может, лучше заставим подняться хозяина наверх? — предложил я. Честно говоря, мне совсем не улыбалось спускаться вниз.

— Верно. — Напарник подошел к краю Аиры, наклонился, посветил фонариком и крикнул: — А ну, выходи давай! Все равно тебя, считай, уже взяли!

На краю дыры появились две грязные руки, а потом и лицо существа неопределенного возраста и пола, изможденное и с какими-то страшными, прямо-таки горящими глазами под низко повязанным черным платком: потом уж я сообразил, что это свет фонаря их такими высветил в темноте. Но в ночном склепе, на фоне черной дыры, уходящей в нижнее помещение, где, может быть, стояли разграбленные гробы с останками покойников (мы туда так и не заглянули, так что не знаю, что там было, чего не было), глаза эти были ужасны. И точно такие же горящие безумным блеском глаза я видел во время сегодняшнего бракоразводного процесса на лице ответчицы. Глаза обитательницы кладбищенского склепа.

Как выяснилось потом, тетка, избравшая себе местом обитания склеп, сделала это не случайно, но и не совсем по своей воле. На вопрос оперативного дежурного, что за нужда загнала ее в склеп, она дерзко ответила: «Жизнь заставила!» Мне досталось допрашивать бомжа, оказавшегося бывшим интеллигентом. Его история уместилась в трех словах: начал пить и спился, жена выгнала из дому.

Я предложил ему чаю и сигарету, а он в благодарность рассказал мне историю обитательницы склепа. Оказалось, она прежде была медицинской сестрой и работала в онкологическом центре. Детей у нее не было, но зато был любимый муж. Жили они с ним долго и счастливо и так любили друг друга, что надеялись когда-нибудь умереть в один день. Но вдруг у ее мужа обнаружили рак. Она устроила его в центр, где работала сама, и ухаживала за ним самоотверженно, буквально не отходя от него. Несмотря на это, болезнь прогрессировала и через полгода он умер. Горе ее было огромно. Она стала ходить на его могилу каждый день. Умер он ранней весной, и она целые дни проводила на кладбище: сидела на скамеечке внутри оградки, разговаривала с фотографией мужа. Священник из кладбищенской церкви очень ее жалел. Он кормил ее в трапезной, утешал как мог, объяснял ей, что души усопших не живут под могильной плитой, а находятся у Господа. Он уверял ее, что покойному не нужны разговоры, тем более на кладбище, а нужна молитва. Но бедняга слушала и не понимала: она была и не крещеная, и не верующая. Вскоре она бросила работу, а когда настало лето, стала оставаться на кладбище ночевать: вечера пряталась от сторожей, а ночью спала на скамейке прямо в оградке. А когда подошла осень и наступили холода — нашла взломанный грабителями склеп и перебралась туда. Познакомилась с бабками, ворующими цветы с могил для продажи, и тоже превратилась в «синюху» — так зовут промышляющих кладбищенскими цветами женщин. Пока она жила в склепе, шло время, и соседи заявили сначала о ее исчезновении, а потом выписали ее из квартиры и заняли ее комнату. Так склеп стал ее единственным местом обитания.

Отвезли несчастную в спецприемник-распределитель, и что с нею стало потом, мне неизвестно. Надеюсь, что тюрьма ее спасла, но кто знает, кто знает…

* * *

А вот история с родителями погибшей Маши закончилась благополучно. Через месяц на новое судебное заседание истец пришел один. Он выглядел лучше, уже не казался таким измученным и даже улыбнулся, когда благодарил меня:

— Если бы не ваш совет, все так бы и продолжалось. Но в тот самый день, когда мы вернулись из суда, Нина закатила мне страшную истерику — с битьем посуды и швырянием мебели, с совершенно безумными обвинениями и угрозами: видимо, сказалось перенапряжение во время суда. И тут я вспомнил ваши слова и сообразил в какой-то момент, когда она билась в комнате Машеньки, выйти из квартиры, позвонить к соседям и от них вызвать скорую психиатрическую помощь. Потом я вернулся в квартиру, оставив дверь открытой. Явились врач с санитарами, бедную жену мою скрутили, сделали ей какой-то укол и увезли в психиатрическую больницу. Первое время я боялся встречи с ней, разговаривал только с врачами, а неделю назад мне сказали, что мне уже можно прийти к ней на свиданье. Она лежала такая тихая, спокойная. Увидев меня, улыбнулась и взяла меня за руку, и попросила прощенья. Лечащий врач говорит, что есть надежда на полное выздоровление: Ниночка понимает, что она больна, и хочет вылечиться. И наш батюшка ходит к ней, и она, кажется, начинает его слушать. Он тоже уверяет меня, что Нина поправится. Так что я уж заберу назад свое заявление о разводе. Вы не возражаете?

Конечно, я не возражал!