Ненависть к тюльпанам - Ричард Лури Страница 14

Иногда я замечал, что монеты исчезали, — значит, ими пользовались, и это улучшало настроение.

Однако отец по-прежнему обращался ко мне только с приказаниями сделать что-то, не выражая никаких похвал и не заводя бесед о чём-либо. Изредка он звал меня по имени, но никогда не называл меня сыном.

* * *

Что интересного прибавилось весной, так это наблюдение за ночными воздушными сражениями.

Я чувствовал приближение английских бомбардировщиков задолго до того, как мог услышать гул моторов или увидеть их самих: тарелки начинали бренчать в буфете, и доски пола слегка гудели. Тогда я поднимался на крышу.

Лучи прожекторов рыскали по облакам в поисках самолётов, летевших бомбить Германию. Порой лучи скрещивались, захватывая цель. Стрельба зенитных орудий особенно усиливалась, когда что-то оказывалось в зоне их попадания. Иногда мне везло проследить, как горящий бомбардировщик снижается подобно падающей звезде.

В одну из жарких ночей позднего июня я просидел на крыше почти час в надежде увидеть объятый пламенем сбитый самолёт, но не потому, что я был против англичан, а просто потому, что такое зрелище оставляло сильное впечатление.

Когда зенитки замолкли, я спустился вниз попить воды.

Франс сидел у стола вместе с моими родителями.

Отец выглядел встревоженным ещё до того, как он увидел меня. Это длилось буквально секунду, но я успел заметить, хотя и не понял, в чём дело. Единственной причиной, напугавшей его, мог быть только я сам, и ничто другое.

Дядя Франс повернулся в мою сторону, но в его глазах не было обычного осуждения.

Может быть, на него подействовал мятный шнапс, который они пили, но Франс казался весёлым и даже счастливым.

Мать была в хорошем настроении — как обычно, когда приходил её брат, тем более что он никогда не появлялся с пустыми руками. Они оба буквально молодели, вспоминая друг с другом своё детство.

— Ты так любил своих оловянных солдатиков, что даже прятал их от меня! — говорила она ему. — Помнишь, ты держал их в сигарной коробке?

— Пока они все не пропахли гаванскими сигарами! — смеялся в ответ Франс и щурил свои глаза.

— Понятно, почему ты так любишь передвигать разноцветные флажки на своей карте, особенно теперь, когда Германия вступила в Россию!

— Скоро я буду двигать нечто большее, чем флажки! — заявил Франс.

— Что это значит?

— Это значит, что стойким членам NSB оказана честь в числе добровольцев отправиться громить большевиков в их берлоге!

Мать не поняла, о чём он говорит.

— Другими словами, ты…?

— Ещё мальчишкой, играя с теми оловянными солдатиками, я мечтал входить в большие города как завоеватель! Теперь у меня появился реальный шанс! Мы отправляемся через пять дней!

За столом воцарилось долгое молчание — новость была чересчур ошеломляющая.

Франс становится частью большого мира, мира аэропланов, армий, пылающих городов, думал я, а мы должны оставаться в своём маленьком мире школы, дома, кухни и улицы!

Плечи матери начали вздрагивать, как всегда перед рыданиями, но Франс, будто он уже был солдатом, сразу же приказал ей не плакать.

— Чтобы пережить эти времена, нужно быть гордым и мужественным! — Он поднялся, подошёл к ней и положил руки на её плечи. — Гордым и мужественным! — повторил он.

Всё ещё стоя, Франс взял бутылку мятного шнапса и разлил в три стакана.

Мать вытерла слёзы рукавом и глядела на него сияющими от восхищения глазами. Отец продолжал насупившись смотреть в стену.

Франс дал мне знак приблизиться к столу и налил несколько капель и в мой стакан с водой.

— Я хочу предложить тост! — сказал Франс, и его взгляд устремился на что-то очень далёкое, видное только ему одному. — Я хочу предложить тост за здоровье Адольфа Гитлера, творца героической эпохи, которая превращает мечты в действительность!

Мы все подняли наши стаканы за Гитлера и за мечты.