Сила слова (сборник) - Наталья Горская Страница 14

Всё в этих людях уже исполнено приличия и такой желанной для предыдущих пассажиров неспешности и несуетности. Здесь есть все шансы увидеть одежду не с китайского рынка, а эксклюзивные произведения пошивочного искусства, к которым иногда в течении целых двух сезонов сохраняется привязанность владетельниц; увидеть причёски, никакой кистью неизобразимые, которым посвящена лучшая половина жизни с таким усердием, как иные молятся – предмет долгих бдений во время дня и ночи; увидеть ценнейшие и редчайшие сорта помад, румян и пудр. Здесь ещё больше улыбок, среди которых превалируют такие, от которых можно почувствовать себя выше Адмиралтейского шпиля и гордо поднять голову. Ещё больше совершенно выспавшихся в нормальных условиях людей, больше осмысленных разговоров и интересных тем для этих разговоров. Здесь вы встретите разговаривающих о концерте или о погоде с необыкновенным благородством и чувством собственного достоинства.

Народу уже несказанно меньше, чем в двух предыдущих случаях, но местами наблюдаются скопления. В основном это стайки прелестных студенток, которым не усидеть и не устоять на месте от избытка молодости и счастья, которое всегда молодости сопутствует. Обтянутые джинсовой тканью ноги их тайно или явно рассматриваются и подробно изучаются сидящими мужчинами, словно все они работают сапожниками или портными по пошиву женской обуви и брюк. Посмотреть выше не все могут. Видимо, шея не позволяет. Выходящими овладевает некоторая робость, чтобы как-нибудь от неосторожного даже дыхания не переломились эти прелестнейшие произведения природы и искусства в одном флаконе. И именно из-за простора и не многолюдности послеполуденных поездов проспавшие и не попавшие в свою раннюю обойму пассажиры чувствуют ужасную неловкость и какую-то сиротливость. Ведь на первой электричке при выходе из неё можно продолжать спать – толпа вынесет. А тут толпы нет, и приходится передвигаться самостоятельно.

В благословенное время от двух часов пополудни в движении поездов образуется так называемое «окно». Вокзалы пусты, и вряд ли вы встретите на них хоть кого-то. Разве что какого-нибудь заезжего чудака, которому все часы равны и которому самое здание вокзала кажется дворцом.

Но как только часы начнут показывать пятый час вечера, тогда начинается некое оживление и шевеление. Никто пока никуда не едет, но пассажиры уже маются и накапливаются в невиданном количестве на вокзалах и прилежащих территориях. Тут уж происходит полное смешение всех и вся. Тут уж и бомжи уезжают с промысла среди дам в дорогих одеждах, и цыганки шныряют меж господ с барсетками и портфелями, и оголодавшие с раннего утра студенты грызут чипсы, сухарики и прочие язвообразователи рядом с пенсионерами, обвешанными рюкзаками и садовым инвентарём. Всё это напоминает самую полную выставку всех существующих образцов россиянина конца XX – начала XXI века.

Но бьёт пять часов, и выставка редеет. В это время чувствуется некая цель или хочется, чтобы кто-то поскорее задал эту цель – что-то чрезвычайно безотчётное. Цель объявлена, и часть толпы устремляется на перрон, другая бежит куда-то, где отправляются поезда дальнего следования, а их электричка стоит там вторым составом. Третья часть с завистью смотрит вслед и тем, и другим, так как нет ничего хуже неопределённости. Через секунду вы и их увидите бегущими, словно они вовсе не сидели перед этим восемь часов в присутствии или аудитории, словно они и не тащат на себе рюкзаки и тюки с разным имуществом, дабы расположиться по возможности удобно в поданном составе, который унесёт их в родные пенаты, что притягивают к себе сильнее сил всемирного тяготения по каким-то не найденным ещё законам. Этот бег напоминает детей, которые сорвались с места навстречу маме, что вернулась с работы или зашла в школу за чадом, когда чадо закончило уроки. Так что ничего не остаётся, как радоваться, что и ты скоро побежишь навстречу своему счастью в виде тёплого вагона, в котором лампы всему придают какой-то заманчивый, чудесный свет. Кто-то что-то обязательно уронит или рассыплет, кому-то на что-то непременно наступят и раздавит, кого-то за это чем-то приложат, чаще крепким словцом. Шаги ускорятся и сделаются неровными. Длинные тени замелькают по стенам и турникетам, пересекутся друг с другом в самых причудливых проекциях и скроются за своими хозяевами в чреве удивительного творения под названием электропоезд.

Поезд ждут, поезд боготворят. На перронах следующих станций народ нервно топчется на месте и жадно высматривает, вытягивает всем ветрам под удар шею из ворота, когда же вдали загорится маленький огонь прожектора, как первая робкая звёздочка, которая будет быстро расти, приближаясь. Какой праздник, когда этот пыльный луч разрезает темноту и видно, как в нём пляшут снежинки или капли мороси! Люди в этот момент одновременно любят и ненавидят друг друга. Ненавидят, потому что им сейчас придётся биться за место, распихивать друг друга локтями, перепрыгивать через чьи-то головы, а любят от избытка счастья, что поезд наконец-таки пришёл, невзирая на солидное опоздание.

И снова всё повторяется в обратном порядке. Сначала уезжают самые шумные и живые, у которых ещё есть силы подробно обсудить события минувшего дня. Уже как-то вяло голосят осипшие за день торговцы, слёзно или даже с угрозой убеждая вас купить у них носки или носовые платки, бельевые резинки или прищепки, воздушные шары с препротивнейшей пищалкой или без неё, настойки каких-то трав ото всех существующих болезней или даже очки для любых нарушений зрения, отвёртки или игральные карты, потому что на рынках города это стоит с ума сойти сколько, в магазинах и того больше, а уж про бутики Парижа лучше не говорить. Продавцы газет и журналов сбывают продукцию оптом: то три журнала по цене двух, то пару газет вкупе с расписанием движения поездов, где на одну страничку собственно расписания приходится три страницы рекламы. Студенты и школьники пытаются сделать домашние задания, дабы потратить вечер на веселье юности, но у них это плохо получается при повышенном шумовом фоне и тряске при движении. Большинство пассажиров хоть что-нибудь жуют, с превеликим удовольствием покупая всё, что ни предложит им транспортная торговля. Измученные контролёры ещё находят в себе силы мучиться самим и мучить других, но за пятьдесят километров от Питера их брат уже практически не встречается.

Через час-два после отправления первого «послеоконного» поезда начинают формироваться вечерние партии пассажиров. Часов в шесть едут остатки интеллигенции и те, кто работает до пяти часов вечера. Тут тоже проглядывает своя каста, в которой многие друг друга более-менее знают не по имени, но в лицо. Кто-то здоровается, кто-то переспрашивает, на свой ли поезд мы сели. На лицах если и увидите улыбки, то усталые или такие, от которых можно растаять. Через некоторое время электричка трогается в путь, отчего все испытывают какое-то совершенно уж необъяснимое счастье, которое и сравнить-то не с чем по глубине чувств.

Побежали шпалы: тр-р-р. Кажется, они именно так будут звучать, если дотянуться до них какой-нибудь палкой. Так было в детстве, когда кто-то из мальчишек подсаживался на маневровую платформу, катающуюся туда-сюда по запасным путям рядом с депо, и волок по шпалам деревяшку. Тогда в этом ужасном звуке нам слышалась какая-то музыка, гармония, хотя взрослые находили в нём только раздражающий стук и отвратительный скрежет. Мы бегали по шпалам до ряби в глазах и недоумевали, почему они так неудобно положены: ровно в полтора раза меньше нашего детского шага, зато в самый раз для беготни.