Дети разлуки - Васкин Берберян Страница 14

Дыхание Микаэля сделалось учащенным. Лицо скривилось в гримасе, грудь вздымалась, пока он тяжело дышал.

Волк встревожился и слегка потряс его за плечи.

– Не трогайте меня, не трогайте меня! – закричал юноша, отмахиваясь вслепую.

3

Патры, 1938 год

В тот вечер Мартирос, так многие звали маклера, заглянул на мануфактуру. Он делал это всегда, когда приезжал в Патры. Крупный, видный мужчина, он всегда носил на голове криво сидевшую соломенную шляпу. На нем был элегантный коричневый костюм, белая рубашка из поплина и шейный платок. Широченные по тогдашней моде брюки перехватывал на поясе ремень, да так высоко, что они казались слишком короткими для его роста.

Сам из семьи армянских беженцев, он вырос в лагере вместе со всеми, но в один прекрасный день вдруг решил переехать в Афины, где судьба улыбнулась ему: он познакомился с влиятельными людьми, греками и армянами, и они помогли ему устроиться. Он занимался коммерцией, и каким бы ни был товар, для него это был лишь источник доходов. Злые языки утверждали, что он был замечен в сомнительных кругах и не гнушался темными делишками, хотя это не сочеталось с его респектабельной внешностью голливудского актера.

– Что ты здесь делаешь? – спросил его охранник, широко улыбаясь. Однажды Мартирос оказал ему услугу, достав пару шелковых чулок для его невесты.

– Пройдусь, поздороваюсь со всеми, – ответил тот, подмигнув сквозь дым сигареты, едва державшейся в уголке рта.

Он направился к оливковому дереву и, сев в тени, стал ждать, когда друг детства Сероп закончит смену. А пока продолжал болтать с охранником, повышая голос, чтобы перекричать шум работавших станков, и вызывая удивление своими рассказами о столичной жизни. Он прервался только один раз, чтобы поприветствовать старых знакомых – уставших и много испытавших рабочих, которые выходили из фабрики.

– Начальник, сигаретки не найдется? – спросил его один из них в надежде получить в подарок всю пачку.

– Ты похож на Рудольфо Валентино, – польстил другой, кинолюбитель, кивнув на отличного покроя костюм.

Наблюдая за убогостью этих людей, Мартирос мысленно возблагодарил Бога за то, что тот уготовил ему другую судьбу, куда лучшую. Если бы он остался в Патрах, то влачил бы теперь такое же существование. Но более всего его поразил внешний вид Серопа, как только он увидел друга, показавшегося на пороге фабрики. Они не виделись всего полгода, но за этот короткий срок тот сильно изменился. На нем было какое-то рванье: рубашка, хотя и аккуратно заштопанная, была сильно поношена и почти просвечивала от частых стирок, потертые и лоснящиеся брюки с видневшимися там и тут заплатами из другой ткани. Но вблизи было еще заметнее, как сильно постарел его друг. Все лицо его было испещрено морщинами, которые придавали ему вечно грустное выражение.

– Эй, что с тобой, стахановец? – Мартирос хлопнул друга по плечу, стараясь скрыть смущение.

Шутка удалась, и на лице Серопа появилось некое подобие улыбки.

– Пойдем, расскажу, – ответил он, с опаской озираясь вокруг.

Мужчины вышли за ворота и направились по пыльной дороге в город.

– Пойдем полями, – предложил Мартирос с детским энтузиазмом.

– Зачем?

– Так просто, чтобы вспомнить времена, когда мы были детьми.

Мальчишками они играли в полях подсолнечника, прятались в цветах, втягивали их сладковатый аромат, грызли несозревшие семечки, по вкусу напоминавшие молоко. А когда шел дождь, они срывали подсолнухи, чтобы прикрываться ими, как зонтиками.

Сероп засмеялся, глядя на узкие, двухцветные башмаки друга, выглядывавшие из-под элегантных брючин.

– Да, но тогда ты бегал босиком, – заметил он, прежде чем скрыться в густых зарослях.

– Какая разница, – ответил Мартирос, бросил окурок, придавил его каблуком и последовал за другом.

– Как дети? – спросил Мартирос, закуривая другую сигарету.

– Хорошо, – ответил Сероп, пожав плечами. – Но тот, что родился первым, прямо злой какой-то.

Приятель ухмыльнулся.

– Он всего лишь ребенок, чего ты?

– Ну и что с того? Факт остается фактом: брат его чистый ангел, а он – дьяволенок…

– Как тебе удается его отличать?

– У него на запястье красная тесемка, а у другого – зеленая, – ответил Сероп, насупившись.

Они шли среди высоких цветов, прокладывая себе дорогу руками, особенно Сероп, который был ниже ростом, – единственное черное пятно на желтом фоне.

– Эй, смотри, какая красота! – воскликнул Мартирос, обернувшись и придерживая рукой шляпу, чтобы ветер не унес ее.

Они дошли до вершины холма, откуда открывался чудесный вид. Солнце на закате, восхитительный огненный шар, едва касалось края моря, позолотив всю бухту. От раскаленной за день земли исходил радужный пар, а в нем дрожали и расплывались контуры всего вокруг. Подсолнухи, сами как маленькие солнца, повернулись к заходящей сфере, чтобы почтить ее последним приветствием сегодня.

– Считаю до двадцати, и его не станет…

Сероп удивленно уставился на друга.

– Солнца, егбаир, брат, – уточнил Мартирос. – Сегодня – это уже вчера, и знаешь, что я тебе скажу? – Он выдержал паузу, чтобы привлечь внимание друга. – Завтра будет другой день! – воскликнул он театральным голосом бывалого комедианта.

Сероп посмотрел на горизонт, и вдруг дрожь пробежала по всему его телу.

– Что с тобой? – спросил Мартирос, заметив этот легкий озноб.

– Давай вернемся, – пробормотал Сероп, отгоняя кружившего вокруг него комара и возвращаясь к прерванному пути.

– На работе что-то не так? – попробовал угадать друг, но не получил ответа. – Живан сказал, что ты хотел видеть меня, – настаивал Мартирос, упомянув общего знакомого, водителя грузовика, который возил товар с фабрики в Афины.

– Да.

– Чем я могу помочь тебе?

Сероп неожиданно остановился.

– На днях меня вызывал к себе начальник цеха. Сказал, что есть излишки рабочей силы и что…

– Что?

– Вероятно, с сентября, после отпусков, меня уволят.

Он произнес эту фразу как-то отрешенно, будто речь шла о чужом несчастье.

– Твоя жена знает?

– Нет.

– Что думаешь делать?

– Обращусь в профсоюз, там меня хорошо знают. Хозяевам это с рук не сойдет, – заявил Сероп уверенно, вырвав подсолнух с такой силой, будто хотел выместить всю накопившуюся злость на цветке. – Пришло время дать им понять раз и навсегда, что они должны уважать права трудящихся.

Мартирос приподнял брови, он никогда не слышал от друга таких речей.

– Надеюсь, ты не стал коммунистом?! – удивленно добавил он.