Между нами горы - Чарльз Мартин Страница 14

– Он?..

– Еще до падения самолета. Думаю, сердце. Не представляю, как ему удалось приземлиться.

Она с трудом провела пальцами по своему лицу, по голове. Выражение ее лица изменилось. Я медленно опустил ее руку.

– Мне придется наложить вам швы.

– Какое сегодня число? – хрипло спросила она.

Я кратко познакомил ее с ситуацией. Когда я замолчал, она не сказала ни слова.

Я достал из кармана куртки Гровера леску из хирургической мононити, вытащил крючок. Его необходимо было выпрямить, а для этого требовался инструмент.

Универсальный инструмент у Гровера на ремне!

Я порылся в снегу и нащупал на поясе у Гровера кожаный чехол с инструментами. Когда я щелкнул застежкой, одеревеневшее тело не шелохнулось. Нужно было его похоронить, но были дела и поважнее: наложить Эшли швы и найти еду. Гроверу придется подождать.

Я выпрямил крючок, продел нить в ушко и попытался сплющить ушко плоскогубцами. Оглянувшись на Эшли, я увидел на ее щеках слезы.

– Его жена наверняка волнуется… – пробормотала она.

Мы еще не обсуждали наше отчаянное положение. Медицина и скалолазание научили меня, что дурные обстоятельства нельзя сваливать в кучу, надо разбираться с каждым по отдельности. Сейчас нужно было заняться лицом и головой Эшли.

С помошью инструментов Гровера я вырыл в снегу еще одну лежанку, ниже той, на которой помещалась сейчас Эшли. Обычно после операции я навещаю пациента в палате и осматриваю его. Часто я ставлю рядом с койкой табурет из нержавейки на колесиках, чтобы, сидя на нем, оказаться ниже пациента; он может смотреть на меня сверху вниз или прямо. Замечали, как трудно бывает прооперированному смотреть вверх? Вот и я замечал. Врачебный такт – вторая натура. Новая снежная лежанка должна была сыграть такую же роль.

Поднялся ветер, еловая ветка царапала плексиглас. Мне удалось наконец вытянуть из рюкзака мой спальный мешок и расстелить его на снегу. Раньше у нас был один мешок на двоих, теперь у каждого появился свой.

Я поднес к губам Эшли кружку, чтобы она попила, вытер слезы с ее лица.

– Почему вы плачете?

Она посмотрела на Гровера.

– Из-за него.

– А еще?

– Мое сердце…

– Физически или эмоционально?

Она откинула голову.

– Знали бы вы, как давно я хотела выйти замуж! Предвкушала свою свадьбу, строила планы. Чуть ли не… чуть ли не всю свою жизнь.

– А еще где у вас болит?

– Всюду.

– Мне придется еще раз причинить вам боль. Надо наложить вам несколько швов.

Она кивнула.

Меня тревожили три места. Наложить два шва у нее на голове можно было сравнительно безболезненно. Вторая рана была у нее над правым глазом, посередине брови. От удара разъехался старый шрам. Я тронул кожу своим крючком и сказал:

– Здесь у вас старый шрам.

– Национальное первенство. Мне двинули исподтишка.

Я наложил первый шов и приступил ко второму.

– Вас отправили в нокаут?

– Нет, но я взбесилась.

– Что так?

– Этот тип испортил мне выпускную фотографию!

– А что вы?

– Сначала провела обратный удар с разворотом, потом двойной круговой, потом осевой. Получился «таракан».

– Таракан?

– У нас были специальные названия для положения сбитых с ног противников.

– Например? – спросил я, чтобы ее отвлечь.

– «Дельфин», «танец белого человека», «таракан» и так далее.

Я завязал третий узелок и обрезал леску.

– То, что я тут натворил, – я указал кивком на ее бровь, – сойдет до больницы. Там вами должен будет заняться пластический хирург.

– А эта двойная шина у меня на ноге? Боль адская!

– Это лучшее, что я смог сделать для вас. Без рентгена дальше никуда. Доберемся до больницы, там вам сделают снимки. Если кости не встали на место, я бы рекомендовал – уверен, они согласятся – снова сломать и кое-что вставить. Будете потом звенеть при прохождении металлодетектора в аэропорту. А так – будете как новенькая.

– Вы дважды упомянули про больницу. Думаете, нас найдут?

Мы дружно посмотрели на синее небо в отверстие между крылом и стеной снега высотой в 8 футов и увидели высоко в небе авиалайнер, высота составляла примерно 30 000 футов. После нашего падения прошло уже часов шестьдесят, а мы так и не слышали других звуков, кроме наших собственных голосов, шума ветра и скрипа ветвей. Самолет летел так высоко, что мы его не слышали, только видели – он был похож на крестик.

Я покачал головой.

– Мы его видим, а вот из него нас не видно. Все материальные свидетельства нашего исчезновения лежат под тремя футами снега. Их увидят только в июле, когда растает весь снег.

– Разве разбившиеся самолеты не подают сигналов SOS или еще каких-нибудь?

– Подают. Но наш передатчик разбился на мелкие кусочки и валяется где-то вокруг нас.

– Может, вам вылезти и помахать рубашкой?

Я фыркнул – и даже это причинило мне боль. Я схватился за бок. Ее глаза еще больше сузились.

– Что с вами?

– Перелом нескольких ребер.

– Дайте посмотреть.

Я задрал рубашку. Я не видел свой бок при дневном свете и думал, что обнаружу кровоподтек. Вся левая половина моей грудной клетки была темно-фиолетовой.

– Больно только дышать.

Мы засмеялись.

Эшли пристально смотрела на меня, пока я затягивал у нее на руке шестой узелок, и выглядела уже не такой встревоженной.

– Не могу поверить, что лежу невесть где, вы меня зашиваете, а мы хохочем! Как вы думаете, у нас все в порядке с мозгами?

– Скорее всего, все в порядке.

Я занялся ее предплечьем. То ли от острого края камня, то ли от ветки – на руке красовалась рваная рана длиной дюйма в четыре. На ее счастье, когда самолет вместе с нами, лишившимися чувств, прекратил движение на склоне, она ткнулась плечом в снег. Нажим и снег остановили кровотечение. На эту рану я должен был наложить не меньше дюжины швов.

– Давайте руку! – скомандовал я. – Высуньте ее из рукава.

Она, морщась, повиновалась.

– Кстати, как на мне оказалась эта чудесная рубашечка?

– Это я вас вчера переодел. Чтобы вы не замерзли.

– Между прочим, на мне был мой любимый лифчик.

Я показал пальцем через левое плечо.

– Возьмете, когда высохнет.