Беспаспортных бродяг просят на казнь - Елена Мищенко Страница 14

Он дошел до консерватории. «Где-то здесь сейчас находится дочка Ирина. Интересно, не отразится ли на детях вся эта кампания. Если мне вспомнят проекты дач Косиору, Постышеву и Петровскому, то могут пришить и марку «врага народа». Тогда мне конец. Оттуда не возвращаются. И Катя и дети будут репрессированы. Но сейчас вроде не та кампания – сейчас идет борьба с низкопоклонством перед Западом. Неясно еще, во что она обернется. Ведь была же в марте прошлого года статья Александрова «Космополитизм – идеология империалистической буржуазии», в которой он уверял, что основателями космополитизма у нас были Бухарин, Троцкий и левые эсеры. В консерватории сейчас, очевидно, тоже идет аналогичная кампания. Кстати, предыдущее здание консерватории в Музыкальном переулке строил Каракис. Но я думаю, что ему будут инкриминировать не это. Его будут ругать за ресторан «Динамо», за Дом офицеров, за жилой дом РККА».

Он вышел на Сенной базар. «Можно пройтись еще по Воровского. Этот маршрут тоже знаком со студенческих лет. Ведь параллельно пришлось заниматься в Политехническом институте. Здесь я ездил на трамвае сдавать страшные зачеты по сопромату и статике сооружений профессору Симинскому. Да, все эти места связаны с молодостью. Но пора сесть на трамвай. Нехватало еще опоздать». Он пробрался между лотками, вылезшими на Львовскую площадь, дождался трамвая и поехал в институт. В трамвае уже не думалось. «Ладно – что будет, то будет».

Следующая остановка Евбаз, – обьявил водитель. «Сколько было антисемитских кампаний, а название Еврейский базар сохранилось», – подумал он, пробираясь к выходу.

От трамвая пешком один квартал. Когда он проходил мимо табачной фабрики, мысли опять вернулись к предстоящему шабашу. «Интересно, как это все воспримут студенты. Преподаватели или будут кусать, или будут молчать – это ясно, своя шкура дороже. Но студенты – народ более эмоциональный. Тем более меня они, по-моему, любят».

В вестибюле и на лестнице было много студентов, и здоровались они довольно приветливо. На площадке второго этажа стояли четвертокурсники. Они его поприветствовали, окружили, а Оловянников сказал:

– Не переживайте, Яков Аронович. Если будут ругать, знайте, что мы с вами.

– Только я вас попрошу не вступаться за меня и мои проекты. Это может плохо отразиться и на вашей и на моей дальнейшей деятельности. Сидите тихо и запоминайте все, что будут говорить.

На кафедре он застал Каракиса и прошел с ним в лаборантскую. Преданный бессменный лаборант Михаил Наумович вежливо вышел.

– Ну что, Иосиф, наверное сейчас ты жалеешь, что послушал меня в свое время и перешел с живописного факультета на архитектурный?

– Нет, представь себе, не жалею. Все, что я делал в архитектуре, я делал с удовольствием и на достаточно высоком уровне. Мне не в чем себя упрекнуть. Шлаканеву и не снились такие проекты, которые делал я.

– Не был бы Шлаканев, был бы другой. Он только слепо выполняет распоряжение начальства. Интересно, как на все это будут реагировать студенты.

– Все зависит от того, как их подготовят. Мне знакомый журналист рассказал, как это проходило в Союзе писателей в Москве. На партсобрании долбали несчастного критика Альтмана. Сафронов заклеймил его, как лицемера и двурушника, антипатриота и буржуазного националиста. Кроме этого его обвинили в том, что он развел семейственность на фронте. У него в редакции работали жена и сын. В зале кричали: «Позор!». Наконец он с трудом выпросил слово. Дали две минуты. Он обьяснил: жена вместо эвакуации попросилась во фронтовую газету. А мой пятнадцатилетний сын, после двух неудачных попыток попасть на фронт, тоже был принят в газету как фронтовой корреспондент и при выполнении очередного задания погиб. Наступила тишина. После этого встал Лагин и сказал: «Неубедительно». Представляешь себе это гуманное судилище? Смею надеяться, что у нас такого не будет.

В это время вошел Василий Моисеевич Онащенко. Чувствовалось, что он взволнован. Поздоровавшись, он сел в уголочке.

– А вас-то за что хотят бить? – спросил Иосиф Юльевич

– Понятия не имею. Работал в худфонде, делал с Заболотным конкурсы. Неужели и Владимира Игнатьевича долбать будут, так он же президент Академии. Наверное им мое отчество не понравилось. Сейчас же любят копаться в родословной.

– Я вас попрошу, и вас Василий Моисеевич, и тебя, Иосиф, сесть в зале отдельно. А то еще пришьют нам групповщину. Ну, кажется, пора.

Зал был полон. Очевидно явка была обязательной. В президиуме за красной скатертью сидел Шлаканев и еще несколько членов партбюро. Шлаканев бодрым голосом открыл собрание и тут же предоставил слово секретарю райкома. Тот прошел к трибуне, вытащил из кармана несколько листков, мрачно осмотрел зал, потрогал микрофон и начал читать строгим глухим голосом:

– Товарищи! Партия и правительство уделяет большое внимание вопросам идеологии. За последнее время появился целый ряд постановлений, связанных с искривлением нашей политики в литературе, музыке, изобразительном искусстве и науке. 28-го января в «Правде» появилась редакционная статья «Об одной антипатриотической группе театральных критиков». В ней были разоблачены антипатриотические настроения некоторых представителей нашей интеллигенции, низкопоклонство перед Западом, отрыжка буржуазного национализма и космополитизма. После этого по всей стране прошли мероприятия, изобличающие космополитов, беспаспортных бродяг без родины и без совести. Они проникли в нашу среду и заражают нашу интеллигенцию гнилыми антипатриотическими настроениями. Партия призывает нас изобличать эти настроения и строго наказывать людей, которые их пропагандируют. И в вашем коллективе есть космополиты, которых мы с вами сегодня же призовем к ответу за их деятельность. Наша партия и лично товарищ Сталин нас призывают…