Лев Африканский - Амин Маалуф Страница 14

Так мы горевали до тех пор, пока не послышались шаги твоего отца, вернувшегося домой. Я тотчас попросила его подняться, утерла глаза и щеки подолом платья, а Сара набросила на лицо покрывало. У Мохаммеда отчего-то были красные глаза, но я сделала вид, что не заметила этого, чтобы не ставить его в неловкое положение. „Сара принесла одну книгу и хочет, чтобы ты объяснил, что в ней“. Твой отец уже давно ничего не имел против Сары, она чуть не каждый день бывала у нас, и ему нравилось обмениваться с ней новостями, перекидываться парой слов, а иной раз и поддеть ее по поводу тех нелепых нарядов, в которых она расхаживала, от чего она принималась хохотать. Но в тот день ни у него, ни у нее не было охоты смеяться. Он молча взял книгу и сел на пороге комнаты, поджав под себя ноги. Прошло больше часа, он листал страницу за страницей, мы, затаив дыхание, наблюдали за ним. Но вот он захлопнул книгу и задумался, бросив на меня невидящий взгляд. „Твой отец Сулейман когда-то говорил мне, что накануне великих событий появляются книги, подобные этой, в которых предсказывается конец света и делается попытка по движению звезд распознать наказы Всевышнего. Люди тайно передают их друг другу, их чтение успокаивает, так как горе каждого тонет и забывается во всеобщем горе, как капля в море. В этой книге говорится, что твое племя, Сара, должно уйти, не дожидаясь, пока судьба постучится в ваши двери. Как только станет возможно, бери детей и уходи“. Сара в знак скорби приоткрыла лицо. „Но куда?“ Это был не столько вопрос, сколько крик отчаяния. Твой отец, полистав книгу, ответил: „Этот человек указывает на Италию или оттоманскую сторону, но можно ведь отправиться и в Магриб, за море, что гораздо ближе. Мы тоже поплывем туда“. Он положил книгу и вышел, больше не взглянув на нас.

Никогда еще твой отец не говорил об изгнании, отъезде, мне хотелось расспросить его, узнать, к чему готовиться, но я не смела, а он сам заговорил об этом снова всего лишь раз, на следующий день, когда тихонько шепнул мне не обсуждать этого при Варде».

В последующие дни пушки молчали; на Гранаду по-прежнему падал снег, выстилая ее улицы безукоризненным покровом, казалось, навсегда. Не велось боевых действий, и лишь детские крики оживляли город, которому так хотелось, чтобы время забыло о нем! Но время было неумолимо: 1492 год от Р.Х. начался в последний день месяца сафар 897 года Хиджры. Перед самой зарей в нашу дверь стали барабанить. Мать проснулась и кликнула отца, который эту ночь провел у Варды. Он пошел открывать. Посланцы султана приказали ему седлать лошадь и следовать за ними и несколькими десятками горожан, среди которых находились и безбородые юнцы. Улица была светла от снега. Мохаммед вернулся в дом, потеплее оделся и в сопровождении двух солдат направился в конюшню за домом. Стоя в проеме двери и держа меня полусонного на руках, мать попыталась узнать, куда уводят ее мужа. Из-за ее плеча выглядывала Варда. Ей ответили, что визирь ал-Мюлих составил список лиц, коих желал срочно видеть, и прибавили: ей нечего бояться. Отец тоже как мог успокоил ее.

Достигнув площади Ла Табла перед Альгамброй, Мохаммед разглядел в предрассветных сумерках группу таких же, как он, горожан, всего сотен пять — все были верхом, в тяжелых шерстяных бурнусах. Их окружало вдвое больше конных и пеших солдат, в чью задачу входило не дать им разбрестись по домам и не допустить никаких грубых выходок либо бранных слов. Когда, по-видимому, все были в сборе, вереница вздрогнула и двинулась в путь: впереди — всадник с закутанной головой, с двух сторон вдоль нее — конвой. Миновали Семиэтажные врата, вдоль крепостных стен достигли врат Нажд, через них покинули город и направились к Хенилю. Там, на берегу замерзшей реки, посреди заметенного снегом вишневого сада, сделали первую остановку.

Рассвело, но в небе еще был различим хрупкий полумесяц. Головной конник размотал голову и подозвал дюжину самых знатных горожан. Никого не удивило, что это был ал-Мюлих. Он обратился ко всем с просьбой не беспокоиться и извинился за то, что не дал объяснений прежде.

— Нужно было покинуть город так, чтобы не случилось ничего непредвиденного. Фердинанд велел, чтобы пять сотен знатных горожан, принадлежащих к родовитым гранадским домам, были приведены к нему и оставлены в качестве заложников с тем, чтобы он мог войти с войском в город, не опасаясь засады. Мы также заинтересованы в том, чтобы капитуляция прошла бескровно. Успокойте остальных, скажите, что с ними будут хорошо обходиться и все закончится очень быстро.

Весть была доведена до всех и вызвала некоторый ропот, впрочем, оставшийся без последствий, поскольку большинство испытали гордость оттого, что их выбрали в качестве заложников и представилась возможность послужить городу в тяжелую годину. Другие, и в их числе мой отец, предпочли бы пережить этот час подле своих близких, хотя и знали, что были бессильны что-либо сделать и что воля Всевышнего должна явить себя в полную меру.

Остановка была непродолжительной, через полчаса двинулись на запад, держась все же на расстоянии брошенного камня от реки. Вскоре на горизонте показалось кастильское войско — чуть только оно поравнялось с гранадским, его предводитель отозвал ал-Мюлиха в сторону и о чем-то переговорил с ним. После этого по приказу последнего конвоиры повернули вспять и рысью поскакали в город, в то время как конники Фердинанда окружили заложников. Полумесяца в небе более не было. В полном молчании двинулись к стенам Санта-Фе.

«Странный он, этот их новый город, выстроенный на наших старых камнях», — подумал Мохаммед, вступая в расположение войск противника, в которое и ему, и прочим приходилось так часто со страхом и любопытством всматриваться издали. Там царила суматоха — предвестница крупных военных действий. Солдаты католического короля показно готовились к последнему броску или, вернее сказать, к тому, чтобы прикончить Гранаду. Так на гранадских аренах приканчивали быка, на которого до того науськивали свору собак.

В тот же вечер 1 января 1492 года визирь вернулся в Альгамбру в сопровождении нескольких христианских военачальников, которых ему предстояло, согласно договоренности, ввести в город. Они проникли туда под покровом ночи по той же дороге, по которой утром проследовали мой отец и другие заложники, — для того чтобы не вызвать у горожан подозрений раньше времени. На следующее утро они явились в башню Комарес, где Боабдиль вручил им ключи от крепости. Вскоре все по той же потайной дороге подтянулись несколько сот кастильских солдат и рассеялись по крепостным стенам. Епископ водрузил на сторожевой башне крест, и солдаты троекратно приветствовали его криком «Кастилия!», как было у них заведено, когда они овладевали каким-нибудь укрепленным местом. Заслыша этот боевой клич, гранадцы сообразили, что непоправимое уже свершилось, и, удивившись тому, что столь значительное событие произошло так буднично, принялись молиться.

По мере того как новость распространялась по городу, жители выходили на улицу, и вскоре уже целая толпа — мужчины и женщины, мусульмане и иудеи, богатые и бедные — потерянно бродила по улицам, вздрагивая при малейшем звуке. Моя мать добралась со мной до Сабики и провела там много часов, наблюдая, что происходит на подъездах к Альгамбре. У меня такое чувство, будто я помню этот день — и то, как кастильские солдаты пели и кричали, и то, как они расхаживали по городским стенам. К полудню, уже под хмельком, они спустились в город, и Сальма смирилась с тем, что лучше ждать мужа дома.