Шпионы - Майкл Фрейн Страница 14

Кит вынимает из сундучка наше самое заветное, свято хранимое сокровище – штык, которым его отец заколол пять германцев.

Простое описание, однако, не отражает в полной мере метафизическую значимость предмета, который зажат в руке Кита. Предмет этот является и одновременно не является тем самым священным штыком – так же, как просфора и вино являются и одновременно не являются телом и кровью того, кто является и одновременно не является Богом. Физически предмет этот представляет собой прямой длинный нож для разделки мяса, тоже найденный, как и многое другое, в развалинах дома мисс – Даррант. Костяная ручка отсутствует, зато лезвие Кит наточил на отцовском точильном круге, который стоит на верстаке в их гараже, и так навострил, что у ножа теперь два лезвия, а кончик – что у твоей рапиры. Но по своей внутренней сути наш штык неотличим от священного штыка, который вместе с отцом Кита каждую субботу отправляется в органы контрразведки.

Кит протягивает мне нож. Я кладу ладонь на его плоскую поверхность, с трепетом ощущая обоюдоострое лезвие. Кит смотрит мне прямо в глаза.

– Клянусь, – произносит он.

– Клянусь, – повторяю я.

– Никогда и никому не раскрывать ничего без особого на то разрешения.

– Никогда и никому не раскрывать ничего без особого на то разрешения, – торжественно, нараспев повторяю я.

Но, видимо, недостаточно торжественно, чтобы умиротворить Кита. Не убирая ножа, он все так же пристально смотрит мне в глаза:

– Моего, Кита Хейуарда, разрешения.

– Твоего, Кита Хейуарда, разрешения.

– И да поможет мне Бог, а если я нарушу слово, то пусть мне перережут горло, и я умру.

Немного подавленный нешуточной клятвой, я старательно повторяю ее слово в слово.

– Стивен Уитли, – заключает Кит.

– Стивен Уитли, – подтверждаю я.

Он осторожно опускает штык на крышку сундучка.

– Здесь будет наш наблюдательный пункт, – объявляет Кит. – Отсюда будем вести наблюдение за домом; как только заметим, что она выходит на улицу, будем следовать за ней и наносить на карту все ее маршруты.

Мы приступаем к делу: расчищаем в густой зелени незаметные снаружи просветы; сквозь них видно все, что происходит в Тупике, а особенно хорошо виден дом Кита, стоящий неподалеку на противоположной стороне улицы.

Но тут я вспоминаю про одно вполне реальное препятствие:

– А как же школа?

– Будем приходить сюда после уроков.

– А как же чай или ужин?

– Будем дежурить по очереди.

На самом деле следить за ней нужно, конечно, темными вечерами в конце месяца, когда она ходит на свои таинственные явки.

– А что, если придется идти ночью? – спрашиваю я. – Ночью же нам не разрешают выходить.

– А каждый из нас спрячет у себя в спальне веревку, навяжет на ней узлов, вылезет через окно, и мы встретимся здесь. Из бомбоубежища натаскаем еще свечей.

Меня пробирает дрожь. Я уже чувствую ладонями грубые узлы веревки, шею овевает пугающий холод ночи. Трепещет на ветру пламя свечей, а вокруг непроницаемая тьма. Впереди слышатся тихие шаги, мы крадемся за матерью Кита в сторону магазинов… мимо станции… сквозь кусты над карьерами… на открытую посадочную полосу.

– Ну и что же мы там сделаем? – спрашиваю я.

Должен же, мне кажется, наступить момент в нашей грандиозной программе действий, когда в ней обязательно примут участие власти из мира взрослых.

Кит молча поднимает штык и смотрит на меня.

Что он этим хочет сказать? Что мы сами арестуем ее под угрозой оружия? Или что мы, по примеру его отца, вонзим штык в ребра связного, с которым она встречается?

Не может же быть, что мы возьмем да и… Не собственную же мать!

Кит опустил веки. Лицо у него непреклонное и безжалостное. Он стал похож на отца. Наверное, именно так выглядел его отец одним ранним сереньким утром на той Великой Мировой войне, насаживая штык на дуло револьвера перед предстоящей битвой.

Меня снова пробирает дрожь. Безлунная ночь… Я чувствую, как тьма окружает меня, давит на глаза…

Кит вновь открывает сундучок. Вытаскивает белую кафельную плитку, тоже найденную в обломках дома, и огрызок цветного карандаша. Красным концом аккуратно выводит на плитке печатными буквами три слова и втискивает плитку в развилку ветвей над зеленым тоннельчиком:

«БАЗ. ФХОД ВАСПРИЩЕН».

Мне не хочется задавать вопросы про надпись, сделанную так тщательно и уверенно. Смысл ее ведь мне достаточно ясен: мы пускаемся в долгий путь по пустынной дороге, на которую, кроме нас, не ступит больше ни одна живая душа.