Узорчатая парча - Тэру Миямото Страница 14

«Не думала, что такое случится…» – прошептала я. Хозяин улыбнулся уголками рта. «Когда мне сказали, что горит мое кафе, я ужасно запаниковал, растерялся. Меня всего затрясло. Однако, увидев, что здесь творится, я понял, что уже ничто не поможет, что это – конец. И знаете, как ни странно, я успокоился. Меня охватило какое-то холодное безразличие. Никто ведь не пострадал, в кафе людей не было…» В самом деле, в его голосе и в выражении лица сквозило то самое «холодное равнодушие», о котором он говорил.

Но тут с жутким грохотом рухнула прогоревшая кровля, взметнув волну огненных искр, и толпа зевак отпрянула в испуге. Хозяин «Моцарта», схватив меня за руку, попытался оттащить назад. Но я не отступила. Искры посыпались на меня, и я всем телом ощутила жар огня. Почему я совершила такой опасный поступок? Пламя то выбивалось из сил, то вспыхивало снова, с ревом и гулом вздымаясь в ночное небо и обдавая жаром. Я стояла, продолжая смотреть, как оно постепенно укрощается, утихает… В эти минуты я думала о Вас. И мне казалось, что стоит мне только пошевелиться, как Ваш образ, возникший в моей душе, растает, исчезнет, а потому я упиралась, не желая двинуться с места, боялась пошевелиться – словно оцепенела. Обстоятельства вынудили нас развестись, и мы расстались, но в тот момент, когда я глядела на языки неистовствовавшего огня, во мне вдруг окрепла уверенность, что и Вы испытываете такое же горькое сожаление, какое испытывала я. Что, может статься, и Вы вспоминаете обо мне, когда бредете среди толпы… Что Вы все еще любите меня… Искры взвились как раз в тот момент, когда передо мной возникло Ваше лицо и сердце мое пронзила острая боль утраты. Но взметнувшаяся с гулом волна огненных искр словно отринула меня, погруженную в мечты, взметнулась – и тотчас угасла. Мне показалось, что кто-то больно ударил меня по щеке, но я продолжала смотреть на оставшиеся от «Моцарта» обугленные головешки, над которыми вместо пламени уже начинал подниматься густой столб дыма… И тут хозяин кафе тихонько сказал, обращаясь ко мне: «Возможно, действительно бытие и небытие тождественны в своей сути… И музыка Моцарта как раз раскрывает этот странный, загадочный фокус Вселенной. Вы ведь так говорили, Хосидзима-сан?» Это было так неожиданно, что я в изумлении уставилась на него. Он снова погрузился в раздумье, а потом проговорил: «Я стремился понять Моцарта глубже и лучше, чем кто бы то ни был. Думаю, что мало кто слушал Моцарта чаще, чем я. И я был так уверен, что знаю Моцарта. Но мне и в голову не приходило искать в музыке Моцарта то, о чем сказали вы, Хосидзима-сан! После того разговора я много думал о смысле Ваших слов, но теперь, наконец, мне стало понятно, что Вы имели в виду. Да, все именно так, как Вы и сказали. Моцарт своей музыкой пытается выразить, что происходит с человеком, когда он уходит из этого мира». От этой тирады мой собеседник пришел в неописуемое волнение, лицо у него напряглось, а глаза, обычно излучавшие мягкий свет, засверкали каким-то жестоким блеском. Похоже, он превратно истолковал мою случайно брошенную фразу, к тому же исказил ее. Я же ничего такого не говорила про «фокус Вселенной»! Вероятно, хозяин кафе столь усердно и долго размышлял над тем, что я тогда наговорила ему, что приписал мне слова, которые я вовсе не произносила!

«Но я ничего не говорила про "фокус Вселенной"!» – попыталась возразить я. Хозяин с удивлением воззрился на меня. «Нет, Вы говорили! Я точно помню, что говорили. Вы сказали: "загадочный фокус Вселенной", Хосидзима-сан!» – настойчиво повторил он. Тут я решила, что хозяин «Моцарта» просто что-то напутал от нервного потрясения, так что препираться с ним вряд ли стоит, и продолжала молча слушать его рассуждения. Огонь почти погас, и на закопченных бревнах то там, то сям красными крапинками вспыхивали тлеющие огоньки. Их поливали из шлангов пожарные в серебристых робах. Тут хозяин «Моцарта» неожиданно громко сказал: «Хотя, впрочем, я действительно ошибся. Ну конечно, ошибся! Вы не говорили про "фокус Вселенной"! Это я сам домыслил… А Вы, Хосидзима-сан…» Тут он уставился на меня, явно пытаясь припомнить что-то. Стекла его очков были заляпаны сажей, но он даже не замечал этого и не пытался их протереть. Наконец, он изрек: «Я вспомнил! Вы говорили о странном фокусе жизни. Да-да, точно!»

Но и этого я не говорила! Склонив голову набок, я изучающе посмотрела на хозяина «Моцарта». Он вдруг рассмеялся – я рассмеялась тоже. Тогда он обернулся назад и попросил у кого-то из столпившихся зевак сигарету. Примелькавшееся лицо. Я частенько видела этого человека в «Моцарте». Он с готовностью вытащил из нагрудного кармана сигарету и даже поднес хозяину «Моцарта» огонек. Потом с беспокойством спросил, было ли кафе застраховано на случай пожара.

Хозяин повторил то же самое, что сказал мне, – в том числе, что утраченные две тысячи триста пластинок уже не вернуть. На это человек из толпы возразил, что пластинки – это, мол, чепуха, пластинки продаются в магазинах грамзаписей, и что коллекцию можно снова собрать. В ответ хозяин раздраженно буркнул себе под нос, что там было много таких пластинок, которых теперь уже не достать, – и, поднырнув под канат заграждения, стал о чем-то разговаривать с пожарными. Я с трудом протиснулась через толпу и быстро зашагала домой по безлюдным улицам. Зрелище рушащегося в огне «Моцарта» выбило меня из душевного равновесия. Да, вот оно, началось, думала я, глядя себе под ноги. Дурные предчувствия, охватившие меня, когда я рыдала на диване в кабинете отца, начинают сбываться! Помните, что я писала Вам в первом письме? О предчувствии, что после нашего развода начнется полоса несчастий? Из-за трагедии, которую и представить себе невозможно, Вы оставили меня. И вот, не прошло и года, как сгорает мое любимое кафе «Моцарт»! И две тысячи триста пластинок с записями музыки гения обращаются в пепел! Какая же утрата ждет меня в следующий раз?

Придя домой, я поднялась к себе в спальню, скинула пальто и присела на краешек кровати. Взглянув на часы, я увидела, что часовая стрелка уже переползла через цифру «четыре». Сна не было ни в одном глазу, и я, достав свою самую любимую пластинку с музыкой Моцарта, все слушала и слушала ее, убавив звук до предела. Это была 39-я симфония, купленная в большом магазине грамзаписей в Умэде, по совету хозяина «Моцарта». Он тогда еще сказал, что это же настоящее чудо, особенно хороши шестнадцатые доли…

Бытие и небытие тождественны в своей сути… Почему музыка Моцарта навела меня на такую дикую мысль? Мне вдруг вспомнились слова хозяина, произнесенные им на пепелище погибшего «Моцарта». Слова, которые я не произносила. Слова, которые он выдумал сам, размышляя над моей абсурдной репликой: странный фокус Вселенной. Странный, загадочный механизм жизни… Я тогда была чересчур молода, и в подобных фразах не видела ни смысла, ни очарования. Однако, слушая, как звуки 39-й симфонии Моцарта, расходясь, словно рябь на воде, плещутся маленькими волнами буквально во всех уголках моей притихшей спальни, я вдруг подумала, что в этой музыке и впрямь сокрыт некий непостижимый, невероятный фокус, позволяющий разом постичь все несчетное множество тайн, которыми изобилует жизнь. Интересно, что видели глаза хозяина «Моцарта», когда он смотрел на свое догорающее кафе? Вот какие мысли бродили в моей голове…

Я забралась в постель и, свернувшись калачиком, закрыла глаза. Тут из моей души исчезли огненные языки, треск лопающихся бревен, лицо хозяина кафе – и осталась только летняя прохладная сень деревьев университетского кампуса, где мы впервые встретились с Вами, остался тусклый отсвет задних фонарей машин на улице Мидосудзи, где мы не раз бродили, взявшись за руки, остался жидкий блеск моря в Кобэ, плещущего за окном электрички, в которую я прыгнула просто так, не зная, куда деваться от избытка счастья, переполнявшего мое сердце в тот день, когда мой отец дал согласие на нашу женитьбу… И все это сливалось, переплеталось с 39-й симфонией Моцарта. Я оказалась во власти каких-то неясных, не выразимых словами видений и мыслей. В какой-то момент мне вдруг показалось, что я могу ухватить, постичь тайный смысл, заключенный в словах хозяина «Моцарта» про «таинственный фокус Вселенной», «таинственный фокус жизни», – но лишь на какой-то короткий миг… И тут в моем сердце нарисовался образ Юкако Сэо, женщины, прекрасней меня и лицом, и телом… Безмолвный образ. Она стояла, будто живая. Но ведь она умерла, ее уже нет на этом свете!