Анна и черный рыцарь - Финн Страница 14

На это было действительно нечего ответить. Мне доставляло огромное удовольствие, что на этот раз мишенью ее «идейной бомбардировки» стал он, а не я. Я думал, что так оно все теперь и будет, но надежда оказалась слишком прекрасной, чтобы оправдаться.

— Финн, — раздался радостный вопль, — а ведь можно складывать ангелов, правда?

— Полагаю, такая возможность определенно должна существовать, но вот как это сделать, ума не приложу.

— Ну ты же сможешь узнать, правда? А потом ты все расскажешь мне, да?

* * *

Проблема с воспоминаниями не в том, что они могут лгать. Проблема в том, что их слишком много. Чтобы записать все то, что случилось со мной за последние …дцать лет, понадобилось бы в десять раз больше времени, чем ушло на сами события. Правда, в этом есть и приятные моменты — например, можно пропускать все плохие эпизоды и оставлять побольше места для хороших, для всех этих крошечных драгоценностей, которые значили для меня тогда так много. Я даже не знаю, настолько ли они теперь истинны, как казались мне много лет назад. Одним из любимых изречений старого Джона было «Математика есть утраченное искусство цивилизации». Или еще одно: «Математика — не более чем искусство бессознательного». А вот для коллекции еще афоризм от моей мамы: «Мозги — это орган познания, а разум — сад мудрости». Эти слова до сих пор звучат для меня свежо и ново, хотя мой собственный сад мудрости то и дело грозят завоевать сорняки, от которых потом приходится долго и мучительно избавляться. И все же до сих пор я еще ни разу не слыхал, чтобы кто-нибудь смог выразить эти мысли лучше, а потому они, скорее всего, останутся со мной навсегда.

Было еще прелестное, но, как всегда, крайне причудливое высказывание Анны, которое мне так и не удалось до конца понять. Примерно через пару лет полного погружения в математические штудии она однажды ночью огорошила меня новым опусом, представлявшим собой обычную для нее смесь математики и религии.

— Финн, — начала она несколько издалека, — вот ведь забавно, правда?

— Безусловно, — тут же согласился я. — А ты это о чем?

— Религия. — И она постучала меня по голове.

— А что в ней забавного? — спросил я.

Она еще несколько раз задумчиво стукнула меня в лоб.

— Ты становишься меньше в размерах и больше в измерениях.

— Господи, Кроха, где ты этого набралась?

— В одной из твоих книг.

Я был поражен, что она это усвоила; для меня это была одна из тех мыслей, которые даже если и не поймешь, то все равно не станешь просто так выбрасывать из головы. Она звучит так хорошо, что вполне может оказаться правдой, — разумеется, если когда-нибудь до меня дойдет, что она на самом деле означает. Быть может, в один прекрасный день это случится, а до тех пор пусть полежит себе под спудом. У меня внутри так много слов. Слов, которые когда-то сказали Ма или Анна, или Джон. Слов, звучавших столь хорошо, что я не хотел забывать их, даже несмотря на то что не понимал. Ведь когда-нибудь я обязательно пойму.

В мою жизнь все время вторгались новые и новые тайны и загадки, как, например, в тот раз, когда Джон попытался объяснить мне разницу между прикладной и высшей математикой.

— Запомните, молодой Финн, — сказал он тогда, — прикладная математика — это когда вы ищете решение задачи, а чистая… о, чистая — это когда вы ищете задачу для решения.

Странно, что он периодически изрекал такие умные вещи, но так и не смог понять, что имела в виду Ма, когда сказала ему, что Анна ищет не иголку в стоге сена, а скорее стог сена в иголке. Если бы она поменяла «стог сена» на «бога», думаю, мне по-прежнему было бы все понятно. Милли тоже могла иногда выступить с репликой, которая прочно застревала у меня в голове. Милли я знал десять лет, и она была одарена золотым сердцем и острым умом. Нередко мы говорили с ней о любви. Ввиду того, как Милли зарабатывала себе на жизнь, это могло бы показаться кому-то странным, но не мне. Я как раз говорил ей, что мне трудно понять, что такое любовь.

— Спроси лучше Анну, — сказала она. — Наверное, тут дело в том, чтобы видеть в других тайну себя.

* * *

Стояло самое начало 1935 года. В шестнадцать лет я был одним из старших учеников Джона Ди. В те годы большинство мальчиков заканчивали учебу в четырнадцать. Для многих это было время радости от того, что они наконец-то получили возможность навсегда распрощаться со школой. Для других дело было в необходимости начать зарабатывать деньги и помогать семье. Недостаток средств был для них вечной проблемой. Я оказался среди тех немногих счастливчиков, у которых была не только небольшая стипендия, но и периодические случайные заработки. У мамы тоже была работа, так что она предложила мне не бросать школу. Свободных денег у нас не водилось, но все же наше материальное положение было куда лучше, чем у большинства соседей. Я был счастлив продолжать обучение, тем более что Джон как раз попросил меня помочь ему в демонстрации физических и химических опытов у него на уроках. В первый день он сказал, чтобы я ничего не готовил. Лекция шла своим чередом.

— Сегодня, — сказал он, — у меня есть для вас хорошая новость. Через несколько месяцев я ухожу в отставку.

Последовало несколько придушенных взрывов восторга, но для большинства из нас услышанное было за гранью возможного.

— С этой счастливой даты нелегкий труд вбивания знаний в ваши головы примет на себя мистер Клемент. Надо сказать, я не особо надеюсь на успех. Ваши черепные коробки настолько непробиваемы, что вряд ли что-то сможет проникнуть в темные бездны ваших разумов.

У него опять был приступ непреодолимого сарказма, который продолжался добрых десять минут.

— Впрочем, — закончил он, — это будет уже не моя ответственность. А до тех пор нам еще многое предстоит сделать.

Мой мир внезапно сменил орбиту. Я был отнюдь не рад этим новостям, но в тот момент не имел ни малейшего понятия, как отставка Джона может отразиться на мне. То, что я не смогу видеть его каждый день, казалось мне невозможным. Мой отец умер настолько давно, что именно Джону в последнее время доставались все мои вопросы и проблемы, а без него… Наверное, я любил старого ворчуна, но в любом случае не собирался ему об этом говорить.

Мы должны были собраться в актовом зале, чтобы официально проводить его на пенсию. Сама мысль об этом была для меня невыносима. Я не хотел расплакаться на глазах у всех.

Если мне так уж сильно захочется поплакать, я сделаю это в одиночестве. У меня было такое специальное место, куда я отправлялся в подобных случаях, — один из маленьких мостиков через канал. По нему редко ходили. Располагался он в конце малолюдной улочки, и с него открывался прекрасный вид на парк. Я мог часами сидеть там, свесив ноги с парапета, и ничего не делать. Думать о будущем я не мог. Кто-то звал меня с берега, но мне не было до этого дела.

— Финн, Финн, где вас черти носят? Не будьте идиотом. Отзовись, мальчик! Отзовись! Думаешь, мне больше делать нечего, кроме как за тобой бегать?