Большая реставрация обеда - Иржи Грошек Страница 14

Эти замызганные листы бумаги я вытаскивал всякий раз, когда хотел реабилитироваться. Мол, пьет писатель, но меру знает. Сейчас он сделает пару глотков и завалится спать, чтобы утром, да со свежими силами – окончить свой роман. Естественный производственный процесс, а не беспробудное пьянство. Уже послезавтра эта рукопись окажется в издательстве, да на столе у главного редактора, который будет хлопать в ладоши и восторгаться: «Ну, ё-моё! Откуда берутся такие талантливые авторы?! Неужто сами рождаются?! Немедленно – в свет, в печать, в читателя!» Уже на следующей неделе мне выплатят баснословный гонорар, и можно будет «спрыснуть» это событие…

Хороший писатель – мертвый писатель, то есть классик. Потому что он не вредит окружающим своими сексуальными порывами. Не интригует с дамами, не декламирует своих произведений, не катается на такси в пьяном виде по Праге. Отчего женщины зазря не беременеют, собаки не лают, а салоны такси не пахнут ипподромом. Можно сказать, литературный процесс приостанавливается в момент перехода современного писателя в загробный мир, и читатели на какое-то время приобретают здоровый цвет лица. Ведь больше не надо вчитываться по ночам и разбираться – какая именно мысль давила этому автору на гипофиз.

Хуже обстоят дела у ныне здравствующих писателей. Они просто вынуждены скандалить в общественных местах, привлекая к себе внимание, нецензурно выражаться и кататься на такси в пьяном виде по Праге. Иначе они не будут соответствовать своим произведениям. Образ писателя как труженика пера и шланга чернил на современном этапе никому не нужен. Личность должна заслонять книгу, слон – страуса, а для жены хватит и фразы «Я пришел подарить вам новую литературу», чтобы она не спрашивала – откуда ты приперся в четыре часа утра. Кому интересно читать романы примерного мужа и приблизительного семьянина?! Жизнь настоящего писателя должна быть положена на алтарь литературы, где можно пожертвовать головой. Поскольку эта злокачественная опухоль только усложняет современный литературный процесс.

Есть еще странные литературные наклонности – критика и вуайеризм. Одни объясняют читателю, как ему следует переворачивать странички, другие возбуждаются при виде критиков. Честно сказать, я сдержанно отношусь к подобным извращениям. Только когда вижу хорошенькую критикессу, меня подмывает ущипнуть ее за попку…

– Ты понимаешь, пупсик, – втолковывал я очередной девице, – ты понимаешь всю тщетность наших телодвижений и оборота мыслей? Телодвижения мы бесцельно совершаем каждую ночь, а мысли возвращаются, как бумеранг, только в искаженном виде. На пятую главу моего романа надели презерватив, и поэтому никак не может родиться шестая.

– Стерильно!!! – соглашалась со мною девица, с придыханием.

– Вдобавок, – настаивал я, – какое мне дело до массового читателя! Как он, интересно узнать, выглядит? Чудовище с огнедышащей пастью, хвостом дракона и туловищем козы?! Это химера!

– Кошмар!!! – соглашалась со мною девица.

Если доброе дело намечается поздно ночью, то утром оно заканчивается тяжелым похмельем. От переизбытка благих намерений. И если бы не девицы, глоток-другой джина «Гринолз» мог бы скрашивать мои пробуждения. Однако проклятые вертихвостки, как правило, выпивали весь джин без остатка…

Итак, в апогее алкогольной зависимости я встал с дивана, что напротив кинотеатра «Весна», и отправился в поход за джином. На улице было слякотно, отчего я моментально поскользнулся на тротуаре, но вовремя ухватился за ближайший фонарный столб. Мне требовалось перейти на другую сторону улицы, чтобы попасть в винную лавку по соседству с кинотеатром. Возле него спокойно обменивались новостями двое полицейских, но, заметив меня в подвешенном состоянии на фонарном столбе, уставились, как на летающую тарелку. Я сделал вид, что просто так отдыхаю. Сейчас отдохну и пойду себе дальше. Даже включил «поворотники» и просигналил, что скоро, мол, отъезжаю. Чем вызвал непредумышленную остановку автомобильного транспорта.

– Что случилось?! – спросила некая дама.

Ее «жук-фольксваген» притормозил возле меня.

– Ничего не случилось, – ответил я, забираясь в машину. – Но могут быть варианты.

Не знаю, как дама это восприняла, а полицейские – как исчезновение трупа с места событий. И может быть, нехорошо так рассуждать о представителях власти, но выглядели они мудаковато. Глядя, как я отъезжаю на обыкновенной машине, с приличной дамой, без полицейской сирены.

Сперва – об автомобиле…

У меня никогда не было автомобиля. «Сааба», «форда», «порше», «мерседеса», «феррари», «фольксвагена», «татры». Даже во сне. То есть мое подсознание начисто лишено автомобильных покрышек. Мне не хочется иметь красную «ламборджинию» в черных шипованных фантазиях. Если доктору Фрейду покажется это странным – я готов залезть под первую попавшуюся мне машину и простонать от оргазма часа четыре.

Теперь – о даме…

По поводу женщин у меня три беды: я не помню – как они выглядят, я не помню – как их зовут, и знать не хочу – от кого они забеременели. Потому что это меня расстраивает. Допустим, в четыре часа утра к вам в гости врывается сильно беременная брюнетка и заявляет, что ее зовут Матильдой. Я считаю, что это лишняя информация. Вдобавок от подобного визита можно описаться – на всю оставшуюся жизнь.

Далее – об очках…

Я раздавил их, когда забрался к даме в автомобиль. Уселся на переднее сиденье и почувствовал, как подо мною что-то хрустнуло. Вначале подумал, что это радикулит, потом решил, что не бывает радикулита в оправе. Сохраняя врачебную этику, я передал исковерканные очки даме, а про собственные болезни не сказал ни слова.

И наконец – о пневматическом пистолете…

Им я пугал обнаглевших от страсти голубей. Пернатые парочки облюбовали мой подоконник для откровенного разврата. Во время совокупления скребли когтями по жести, горланили лебединые песни, сотрясали оконную раму и хлопали крыльями, аки орлы. Мне приходилось вскакивать и палить из пистолета в воздух. Что только усиливало голубиную страсть к моему подоконнику. Видимо, их возбуждал птичий секс в экстремальных условиях.

Совмещая эти четыре факта, я понял, что вляпался в детективную историю… [9]

Моей «истории» на вид было лет двадцать пять, а на самом деле – тридцать. В женских глазах копятся фотоснимки, а после определенного возраста – проявляются. И только по количеству отщелканных кадров можно определить возраст женщины. Она, как опытный фотохудожник, может на глаз установить расстояние до «объекта», оценить перспективу, выбрать нужный ракурс и «снять» его до прихода жены. А на данный момент повествования я был свободен, ну если женат, то не очень…

– Так, так, так, – сказала дамочка, наводя резкость, чтобы я хорошо получился на переднем плане. – Что мы имеем?

Мы имели несвежего мужчину сорока лет с мозгами шестимесячного бабуина. Это было ясно любому фото-аппарату. Дамочка между тем отъехала на квартал и припарковалась у ближайшего фонарного столба, чтобы я не чувствовал себя одиноко.