В Эрмитаж! - Малькольм Брэдбери Страница 14

Кроме того, надо принять в расчет и одно деликатное обстоятельство. «Я крепко-накрепко, узами глубокого чувства связан с одной женщиной; для нее я не раздумывая пожертвовал бы сотней жизней», — пытался Философ объяснить царице через своего старого друга Фальконе, ныне раздражительного петербургского скульптора. Деликатность же данного обстоятельства состояла в том, что женщиной, ради которой Философ с готовностью пошел бы в тюрьму или же поджег собственный дом, была вовсе не его жена, Дорогая Зануда, ставшая старой и сварливой, а Софи Волан, его прелестная и умненькая возлюбленная. Однако же в нашем жестоком и требовательном мире не от всех приглашений можно отказаться, и любым отсрочкам приходит конец. Щедрая императрица ждала заслуженной благодарности. Пришла пора выполнять обещания. Что ж, время пришло, надо ехать. И он едет…

Едет. Но что характерно — избирает окольный путь, через Голландию, страну свободной мысли и свободной торговли, протестантской морали и дешевого джина. Он провел дня два в обществе любезных аборигенов — и решил, что ему здесь определенно нравится. Нравятся плоские поля до самого горизонта, деревянные ветряные мельницы, бесконечные песчаные дюны, отгораживающие жителей от серой и студеной водной глади. Философ еще никогда не видел океан, могучую империю Нептуна: это одна из немногих в мире диковинок, которую в Париж не привозят. Поэтому первым делом он посетил прибрежный Схевенинген. И вот он стоит и блестящими глазами смотрит на серые, цвета его парика, волны Северного моря. Философ одобрил и полюбил океан. «Однообразие без конца и края и ритмичное бормотание волн вводят в транс. На берегу океана хорошо мечтается». Вскоре он даже к морским обитателям начал относиться с братской теплотой. «Камбала, палтус, сельдь и окунь — что за чудесные существа!» Нравятся ему и люди, постукивающие деревянными подошвами по мостовым улиц. Он в восторге от краснолицых, равнодушных к моде и чинам голландцев, «от мала до велика исполненных республиканского духа», сдержанных курильщиков трубок, так не похожих на суетливых, нюхающих табак французов. Женщины восхищают его еще больше — разумеется, исключительно как литератора. Таких статей, таких грудей и ягодиц ему видеть не доводилось. К тому же они соблазнительно скромны — не в пример француженкам, которые скромны, лишь когда возвращаются от причастия.

Вскоре наш герой устроился как нельзя лучше. Парик на пол, перо на стол. Он пишет сразу как минимум три книги. Первым делом, стоило ему водвориться в Голландии и пару раз выглянуть в окно, как уже готов путеводитель по этой стране. Продвигается работа над историей о путешественнике и его плутоватом слуге, уверенных, что удача и беды человека заранее записаны в небесной Книге Судеб. Начинает Дидро и новую повесть в диалогах о племяннике прославленного композитора Рамо. Составляет комментарии к Гельвецию, причем предусмотрительно вставляет туда небольшое посвящение Екатерине II. Пишет также о театре и комедиантах, размышляет над парадоксом их профессии: чем меньше чувствует актер на самом деле, тем больше страсти в его исполнении (то есть уже тогда Философ открыл великий театральный Метод [10]). Едет в Лейден, где встречается с нидерландскими профессорами, жизнерадостными наследниками тех, что столетие назад были гонителями Декарта и выставили его прочь из своей либеральнейшей республики.

Профессора принимают его с распростертыми объятиями, устраивают обед в его честь, пьют вино за его здоровье, приходят в восторг от его провокационных медицинских вопросов, наперебой расхваливают его остроумие, его атеистический и республиканский образ мыслей. Потом Философ отправляется в Амстердам, город книг, закупает там записные книжки и общается с издателями. Некоторые уже печатают его сочинения; другие только говорят о своих намерениях — то ли обманывают, то ли опасаются цензуры. Как и подобает странствующему литератору, Дидро прибыл в этот город с блестящим предложением: почему бы голландцам не выпустить полное собрание его сочинений (если только ему самому удастся припомнить и собрать все написанное)? Кстати, когда через год или около того такое собрание выйдет в свет, выяснится, что часть вошедших в него произведений принадлежит другим авторам. Ничего страшного, все идет как надо. Все хорошо.

Пока… пока не приходит одно приглашение и ситуация не становится довольно-таки щекотливой. Приглашение прислал Фридрих Прусский, отныне Фридрих Великий, под победные звуки неизменной флейты вернувшийся из кровавого похода в Силезию. Слух о путешествии нашего героя дошел до императора обычным путем: через неисправимого сплетника Мельхиора Гримма, выбирающего в Потсдаме подходящую принцессу брачного возраста для доставки в Россию. Король-философ резонно заметил нашему мудрецу, что до Петербурга удобней всего добираться через Сан-Суси. Словом, поступило вежливое распоряжение: пожалуйте к нашему двору. Но дело в том, что Философ отнюдь не относится к почитателям короля-философа. Более того, он успел несколько раз заклеймить Фридриха в памфлетах как тирана и убийцу, скрывающегося под маской просвещенного мыслителя. Не говоря уж о памятной ему судьбе Вольтера (любимого друга — ведь два философа были друзьями, хотя ни разу в жизни не встречались), двумя десятилетиями ранее имевшего неосторожность откликнуться на приглашение из Потсдама на реке Хафель.

Скорей всего, в тот момент во Франции дела у Вольтера шли неважно: он был, как всегда, в опале. Неудивительно, что этот знаменитый европейский двор — сто пятьдесят тысяч молодцов-гусаров, оперы и концерты, сады и виноградники, трубы и скрипки, обеды в обществе монарха — сперва показался ему беззаботным раем, недаром носящим имя Сан-Суси. Пока унылая королева занималась государственными делами и принимала иностранных послов, Его Величество посиживал в увитых виноградом беседках и беседовал о музыке и прочих искусствах. Но потом Вольтеру пришлось присутствовать при сожжении собственной книги на городской площади; стать свидетелем унизительных препирательств из-за наград, пенсионов, придворных званий; подвергнуться аресту во Франкфурте за поэтическое воровство, вернуть полученные в бытность королевским философом деньги и отправиться в изгнание. Предусмотрительный Гримм присовокупил к приглашению Фридриха собственное письмо, в котором советовал быть очень острожным в Потсдаме. Ведь у Дидро, при его дружелюбии и открытости, еще меньше, чем у Вольтера, шансов не оступиться и не угодить в ловушку. Итак, наш мудрец мудро отклоняет приглашение. К сожалению, король воспринял отказ как оскорбление, и впоследствии Философу еще придется за это поплатиться. Его Прозорливость еще убедится, что роковые слова уже записаны в великой Книге Судеб на небесах.

Между тем он приближается к Санкт-Петербургу (Северной Венеции, Северному Амстердаму, Пальмире и что там еще?), и по мере приближения возрастает его смятение, все сильней становятся сомнения, все тревожней на душе. Шесть месяцев прошло со дня отъезда, давно расстелен красный ковер, искрится вино в бокалах — все готово к приему долгожданного гостя. Но где же великий мыслитель? Où est notre [11]Дидро? В один прекрасный августовский день к посольскому особняку в Гааге подкатила дорожная карета — личный экипаж князя Алексея Нарышкина, министра двора Ее Императорского Величества (иногда его называют шутом из Зимнего дворца). Европейский маршрут князя специально изменен, чтобы захватить нашего героя в плен и доставить на север. Погода стоит чудесная, карета — надежная и прочная. Но лишь Богу известно, что ждет их впереди. Пока что им надо во что бы то ни стало объехать стороной Берлин: там уже готовят обличительные речи против Философа. Какой же путь они изберут? Точно не знаю. Оба — и Дидро, и Нарышкин — страдали от жестоких колик в Дуйсбурге, потом наверняка завернули в Лейпциг, еще один книжный центр, саксонский город Баха и Шумана, Париж Восточной Европы. Не так давно здесь учился Гёте, назвавший Лейпциг Парижем в миниатюре. А позже, принявшись за «Фауста», он на волшебном ковре-самолете перенесет своего странствующего профессора в лейпцигские студенческие кабачки, где при помощи Мефистофеля герою предстоит испытать всевозможные телесные наслаждения и пуститься в рискованные, своенравные и удивительные интеллектуальные похождения.