Чудо хождения по водам - Анатолий Курчаткин Страница 14

До этого, хотя вопросы и были не по существу, директор по связям молчал, не вмешивался, только вызывал поднимавших руку. Его все устраивало до этого. Ему было главное – чтобы В. про завод, про его продукцию. А В. отрабатывал свой красный конверт. Вворачивал про завод, расхваливал его продукцию и когда уместно и когда неуместно. Он чувствовал себя обязанным. Он стал другим человеком, взяв этот конверт, – вот что он чувствовал. Вроде ничего не изменилось в нем – и изменилось.

Особо после призыва директора по связям вопросы не изменились, но запах жареного из них исчез – что да, то да. Спрашивали, какую одежду он предпочитает: свободную или облегающую? Что обычно ест на завтрак, на ужин и кто в доме готовит – жена или он? Есть ли у них в семье домашние животные? Неужели никого? А уж кошки-то почему нет?

В. отвечал и вновь – то едва не скрежетал зубами, то едва удерживался от смеха. А вот еще бы спросили, какого у него цвета трусы! И как часто меняет носки: каждый день, через день, раз в неделю?

О трусах не спросили, а о носках, только успел подумать о них, тут же вопрос и явился:

– Сейчас у многих из-за того, что носки стали делать сплошь из синтетики, постоянно проблема с ногами. Скажите, а у вас лично как с этим, потеют?

Желание съюродствовать было неодолимо.

– Нет, я пельмени люблю, – сказал В.

Журналист, задавший вопрос, будто поперхнулся. Он был строго-важен, с респектабельной, аккуратно подбритой, щетинисто-короткой бородой, камуфлирующей его упитанные толстые щеки, у него был вид какого-нибудь политического комментатора, экономического обозревателя, да еще облаченного у себя в издании изрядной властью.

– Н-носки и п-пельмени, – от неожиданности ответа В. он даже стал заикаться, – п-простите, как с-связаны?

– Носки я ношу ежедневно, а пельмени ем редко, – с ликующим удовольствием отозвался В. – Поэтому о носках я не думаю, просто меняю их, а о пельменях – постоянно. Спросите меня теперь, какие я пельмени люблю: домашние или магазинные?

– Да, какие? – как автомат, задал вопрос журналист.

– Какой же дурак может предпочесть магазинные домашним? – ответствовал В. – Конечно, я люблю домашние. Такие маленькие, и чтоб тесто тонкое, а мяса побольше. Такие, знаете, с ноготь большого пальца. Ведь пельмени пельменям рознь. Вкус от формы зависит, и еще как. Большой пельмень, как лохань, и эдакий грибочек-боровичок – две разные вещи. Это все равно как продукция нашего завода и других, что выпускают подобные изделия. У них – лохань, у нас – гриб-боровик. С виду одно и то же, по сути – небо и земля.

Благосклонное похмыкивание директора по связям свидетельствовало, что ему вполне по вкусу выходка В. И от гнезда с руководителями завода в зале тоже истекало довольство. Незримое, но совершенно явное.

Поднятая мановением директорской руки, над сидящим залом возникла статуэтка советской пионерки, только без галстука, – так выглядела очередная вопрошающая журналистка: беспощадно выглаженная белая строгая блузка, строгий высокий воротничок, черная строгая юбка (в такую-то жару!). Она тянула-тянула руку, и вот ее пионерское рвение оказалось замечено.

– Вы тут скоморошничаете, дурачитесь, – произнесла пионерка, и у, каким строгим, под стать ее беспощадно выглаженной блузке, каким остроскладчатым был ее звенящий, молодой голос, – а между тем почему мы должны верить каким-то непонятным видеозаписям? Вы сами-то верите, что вы такой феномен? Лично меня вы можете убедить, только если я увижу все это собственными глазами.

– Душечка! – с ласковостью питона, обвивающего кольцами своего тела жертву, перебил ее директор по связям. – Где ваш вопрос? Не вижу вопроса. Садитесь, душечка!

Красный конверт, лежавший в кармане пиджака мельничным жерновом и державший В. своей тяжестью на беспомощной привязи, словно корабль, прикованный якорем ко дну, вдруг, в одно мгновение, потерял весь свой вес. Вот, прозвучало в В. фанфарным пением, вот, сейчас! Другого такого случая может не представиться, именно сейчас!

Пионерка, получив отповедь директора по связям, постояла-постояла с уязвленно-обескураженным выражением лица, вздернула подбородок знаком непобежденности, собираясь садиться, – В. движением руки остановил ее.

– Вы бы хотели, чтобы я поставил у вас на глазах опыт? Чтобы вы лично могли убедиться?

– Да, – живо отозвалась пионерка. – Чтобы у меня не осталось никаких сомнений. Чтобы ни у кого, – повела она руками вокруг, – не осталось сомнений.

– В чем? – спросил В.

– Ну, в том… – она сбилась. Она не решалась произнести. И решилась: – В том, что вы можете вот так по воде…

– Да я и не могу, – сказал В.

Океанская волна, ревя и сметая все на своем пути, прокатилась по залу. Как это! что он такое? что это значит? – можно было разобрать отдельные слова в этом океанском реве.

– Идиот, – услышал В. шепот директора по связям, – что ты несешь? Кто тебя просил? Заткнись!

Но красный конверт в кармане больше не весил ничего, пушинка была тяжелее этого красного конверта в кармане, во сто крат тяжелее, в тысячу крат!

– Я правда не могу, – повторил В., звуком своего голоса в динамиках перекрывая гул океанской волны, катающейся по залу. – Мы можем поехать сейчас на озеро, на то же самое, – пожалуйста. В действительности то была всеобщая галлюцинация.

– Никуда мы не едем! Наш герой шутит! Прошу всех оставаться на местах, пресс-конференция продолжается! – используя, как до того В., могучую силу динамиков, попробовал успокоить зал директор по связям.

Но он уже ничего не мог сделать. Зал кипел, бушевал ветер, летели в лицо брызги пены – это была буря, девятый вал: все поднимались, садились и тут же вновь поднимались, устремлялись, толкаясь, в проходы.

– Едем! Сейчас же! Такой случай! Раз он согласен! – звучало в зале, и никакими динамиками невозможно было теперь совладать с этим штормом.

– Идиот! Идиот! Идиот! – снова воскликнул директор по связям, хватая В. за руку и склоняясь к нему. – Идиот!

– А что ж не поехать?! – счастливо ответил ему В., и сам поднимаясь вслед встающему залу.

Он чувствовал в себе такое освобождение – словно и в самом деле был кораблем, принужденным чуждою волей стоять на якоре, и вот якорь оторвался от морского дна, поднят на борт, ничего не держит – можно плыть. Вчерашний вечер, когда вода приняла в свое лоно, объяв собой его тело, прошивал В. насквозь, от макушки до пят, столь счастливым живым воспоминанием – реальнее того, что происходило сейчас; он знал результат предстоящего опыта, и после него он будет наконец-то свободен окончательно.

На улице около заводоуправления разыгралась сцена эвакуации за пять минут перед вступлением вражеских сил в сдаваемый город. Кто-то был без колес и носился от одной машины к другой, умоляя подсадить к себе. У кого-то машина оказалась припаркована слишком далеко, и он, придерживая рукой свисающие с шеи фотокамеры, как прыгающие груди, прямо от крыльца пулял к ней, не разбирая дороги, подобно спринтеру, бегущему стометровку. У кого-то не заводился мотор, и он в отчаянии метался между рулем и передком со взодранной к небу крышкой капота, пытаясь уразуметь, в чем дело. У кого-то замкнуло сигнализацию, и она оглашала округу своим надрывным крякающим воем, рождая полное ощущение паники перед вражеским вторжением.