Билли Батгейт - Эдгар Доктороу Страница 14

В первую неделю после моего появления в конторе мистер Берман не раз спрашивал, как меня зовут, где я живу, сколько мне лет и тому подобное. Я был готов наврать в каждом случае, но у меня ничего не получалось. Обращаясь ко мне, он называл меня малыш. Однажды он спросил:

— Эй, малыш, сколько месяцев в году?

Я ответил, что двенадцать.

— О'кей, теперь предположим, что каждому месяцу ты присвоил число, январь — первый, и так далее, понял?

Я сказал, что да.

— О'кей, ты не говори мне, когда у тебя день рождения, а возьми порядковый номер месяца и прибавь его к номеру следующего месяца, понял?

Я все сделал, меня потрясало, что он вообще говорит со мной.

— О'кей, теперь умножь сумму на пять, ясно?

Я подумал мгновенье, а потом сказал, что готово.

— О'кей, теперь умножь на десять и прибавь к результату число твоего дня рождения, усек?

Я усек.

— А теперь скажи вслух получившееся число.

Я сказал, у меня получилось девятьсот пятьдесят девять.

— О'кей, — сказал он, — спасибо, ты родился девятого сентября.

Это было, конечно, верно, и я заулыбался от восхищения. Но он продолжал.

— Я скажу, сколько мелочи у тебя в кармане. Если я угадаю, то она моя, идет? А если не угадаю, то ты получишь от меня вдвое больше, чем имеешь сейчас. Отвернись и пересчитай, но так, чтобы я не видел.

Я сказал ему, что мне считать не надо, я и так знаю.

— О'кей, умножь сумму в уме на два, хорошо?

Я умножил: в кармане у меня было двадцать семь центов, я удвоил число, получилось пятьдесят четыре.

— О'кей, прибавь три, хорошо?

Пятьдесят семь.

— О'кей, теперь умножь на пять, ладно?

Двести восемьдесят пять.

— О'кей, вычти шесть, результат скажи мне.

Я сказал ему, что получилось двести семьдесят девять.

— О'кей, ты только что потерял двадцать семь центов, я прав?

Он был прав.

Я в восхищении покачал головой и заулыбался, но улыбка была вымученной. Я протянул ему мои двадцать семь центов. Видимо, у меня еще теплилась какая-то надежда, что он отдаст их мне, но он положил их в карман и вернулся к своим бумагам, оставив меня наедине с моей метлой. Я понимал, что с таким складом ума он может узнать и мой день рождения, и сколько денег у меня в кармане. А что, если ему надо узнать мой адрес? Или номер школы? Все можно перевести в числа, даже имена, если приписать каждой букве число, как в коде. То, что я принял за пустое времяпровождение, оказалось системой мышления, и мне стало не по себе. Они оба умели получить то, что им хотелось. Даже человек, ничего не знавший о мистере Шульце, ни имени его, ни репутации, сразу же догадывался, что тот покалечит или убьет любого, кто встанет на его пути. А Аббадабба Берман все вычислял, определял ставки, он не мог хорошо ходить, но был быстр как молния, потому что все события и исходы, все желания и способы их удовлетворения он переводил в уме в числовые величины, а это означало, что он никогда не брался за дело, не зная, что из него выйдет. Кого же из них опаснее изучать простому мальчишке, делающему первые шаги на пути к тому, чтобы стать человеком? В каждом из них была несгибаемая взрослая воля.

— Попробуй, может, сам составишь один из таких квадратов, это не так трудно, если ухватить основную идею, — сказал мистер Берман, сухо кашлянув сквозь сигаретный дым.

Неделю или две спустя случилось что-то чрезвычайное, мистер Берман рассылал людей и из конторы, и по телефону, и, видимо, люди у него кончились, он позвал меня и написал что-то на клочке бумаги, это был адрес на 125-й улице и имя Джордж. Я тут же сообразил, что пришел мой час. Вопросов я не задавал, даже не спросил, как туда доехать, хотя в Гарлеме никогда раньше не был. Я решил, что поеду в желтом такси и водитель сам найдет дорогу, из чаевых за подметание и другие мелкие поручения я собрал четыре доллара и решил, что потратить их на такси — дело разумное, в частности, потому, что так я смогу показать, насколько я быстр и надежен. Раньше мне не приходилось останавливать на улице такси, и я был слегка удивлен, когда оно затормозило около меня. Я прочитал адрес водителю так, словно всю жизнь ездил на такси, прыгнул в машину и захлопнул дверцу; как следует вести себя в такси, я знал из кино, лицо мое, несмотря на волнение, оставалось бесстрастным; не успели мы проехать с полквартала — я сидел в центре необъятного заднего сиденья из потрескавшейся красной кожи, — как я решил, что отныне такси — мой любимый способ передвижения.

Мы миновали Грэнд-Конкорс и мост над 138-й улицей. По имеющемуся у меня адресу оказался кондитерский магазин, расположенный на углу 125-й улицы и Ленокс авеню. Я велел водителю подождать, так делали люди в кино, но он ответил, что подождет, только если я заплачу то, что уже набило на счетчике. Я заплатил. Войдя в магазин, я сразу же понял, что человек за стойкой с громадным вздувшимся глазом и красным синяком на щеке и есть Джордж; он прижимал к глазу кусок льда, вода бежала сквозь пальцы, будто слезы; этот светло-коричневый негр с седыми волосами и подстриженными усиками выглядел потрясенным, если не убитым; у стойки стояли двое или трое негров, похожих скорее на друзей хозяина, чем на посетителей; хотя дело и происходило жарким летом, на головах у них были надеты шерстяные шапочки; мое появление радости у них не вызвало. Я старался сохранять спокойствие и вести себя, как подобает настоящему деловому человеку. Посмотрев через окно на черных прохожих, смотревших, в свою очередь, на меня, я заметил, что большое витринное окно расколото надвое по диагонали, а на линолеуме возле газет валялись осколки стекла, и такси на улице тоже было расколото посредине; все раскололось, и эта маленькая темная кондитерская откололась от мистера Шульца, как остров от континента; Джордж полез в контейнер для мороженого под фонтанчиком, вынул коричневый бумажный пакет, завернутый знакомым манером, и бросил его на мраморный прилавок.

— Ничего больше не могу сделать, я теперь на них работаю, — сказал он, прижимая кусок льда к лицу. — Скажи ему, ладно? Ты сам видишь, что происходит, я старался как мог. Скажи ему. У меня все пошло к чертовой матери, ты ему это тоже скажи. Все белые заодно.

И я поехал обратно в Бронкс, вцепившись в пакет обеими руками; внутрь я не заглядывал, хотя и знал, что там лежат сотни долларов; я был счастлив уже тем, что мне доверили официальную роль посыльного, мне было интересно узнать, что произошло с этим парнем Джорджем, но не особенно; я был очень рад, я выполнил поручение без задержки и без всякого страха, и этот Джордж не спросил у меня, кто я такой, и ничего обо мне не сказал, хотя и был очень сердитый; он, отнесся ко мне, как к очередному человеку мистера Шульца, профессионалу, ведь лицо мое не выразило и тени эмоций при виде боли и несчастья, я приехал за деньгами и получил их, а сейчас трясся на мосту через реку Гарлем; сердце мое гулко билось от восторженной благодарности за красоту и напряженность моей жизни, а река внизу блестела промышленной грязью, и огни сварки из мастерских на ее берегу сияли бриллиантами на фоне того июльского утра.