Черные яйца - Виктор Беньковский Страница 14

Полянский вытащил из кармана паспорт и молча протянул дружиннику.

— Так-так… С утра пьянствуем? — спросил выглаженный-вычищенный комсомолец, не заглядывая в документ.

Полянский пожал плечами, не утруждая себя ответом.

— Пьянствуем, я спрашиваю? — повысил голос комсомолец.

— Нет, пишем маслом, — ответил Полянский.

— Чего? — не понял дружинник и воровато покосился на котлету, которую Алексей продолжал держать в руке. — Каким еще маслом?

— Паспорт верни, — спокойно заметил Алексей.

— Ага… Сейчас. С нами пойдешь, — отрезал дружинник, пряча документ Полянского за обшлаг пальто.

— А ты с работы вылететь не боишься? — ехидно спросил Полянский.

— Не понял. Ты что, грубишь, что ли? Товарищ капитан…

Дружинник быстро повернулся к милиционерам, мучавшим несчастного алкаша. Тот никак не мог найти в карманах документы, представители закона сверлили его огненными взглядами, мужичок утирал со лба пот, краснел, бледнел, пыхтел и продолжал шарить в брюках, в пиджачке, в пальто, но ощутимых результатов эта суета пока что не имела.

— Товарищ капитан, — повторил дружинник. — Интересный экземпляр…

— Что еще за экземпляр? — спросил капитан, оставив вконец замученного мужичка на своего напарника и в два широких решительных шага оказавшись рядом с Полянским. — Где прописан? Где работаешь? Что здесь делаешь?

— Пишет маслом, он сказал, — услужливо встрял дружинник.

— Чего? Маслом?

Капитан быстро оглядел Полянского с ног до головы, заглянул ему за спину, окинул взглядом мраморный столик, осмотрел стену над головой Полянского.

— Маслом, значит? Очень хорошо. В машину его.

— У меня встреча сейчас, — сказал Полянский, отправив в рот оставшуюся половину котлеты.

— Ты как разговариваешь? — рыкнул капитан. — Ты что жрешь тут у меня? Ты, значит, поиздеваться решил?

— Да ни боже мой, — замахал руками Полянский. — У меня встреча тут просто… С одним человеком…

— С каким еще человеком?

Капитан быстро повернулся к дружиннику и, Полянский не успел заметить то ли что-то шепнул ему одними губами, то ли просто мигнул, но в следующее мгновение острая боль судорогой свела его плечо, согнула в три погибели. Он начал падать лицом вниз на истертый сапогами местных выпивох кафель, но крепкие руки дружинника удержали его в нескольких сантиметрах от пола.

Он оказался хорошо подготовлен, этот комсомольский деятель — руку Полянского вывернул быстро и грамотно, как в кино, и он падения подстраховал, то есть, все проделал красиво и точно, словно напоказ. Скорее всего, так оно и было — красовался дружинник перед милицией, зарабатывал поощрения.

— В машину, — услышал Полянский голос капитана — уже равнодушный, по которому было ясно, что начальник уже все решил и отговаривать, пытаться переубедить его, приводить какие-либо аргументы — дело пустое и бесполезное.

Он не видел, что стражи общественного порядка сделали с безобидным мужиком-алкоголиком из рюмочной, его же, Полянского, грубо вытащили на улицу, встряхнули и привели в вертикальное положение. Милицейской машины поблизости не было.

— Где он? — сурово спросил капитан, обращаясь непонятно к кому. — Где он?! Мать его етти! Где, бляха-муха, козел несчастный?!

— Заправляться он собирался, — тихо подсказал напарник капитана, звания которого Полянский не знал, поскольку милиционер все время оказывался вне поля зрения Алексея.

— Заправляться? Вот мудак! Нашел время… Ладно. Пошли.

Грубый капитан снова кивнул дружиннику и тот дернул Полянского за выкрученную назад руку.

— Пш-ше-ел! — зашипел он, стараясь вложить в свой голос максимум презрения и брезгливости. — Пш-ш-ше-ел!

Идти, впрочем, пришлось недолго. Возле метро «Чернышевская» дружинник придержал Полянского и направил к тяжелым стеклянным дверям.

«В отделение станции ведут, — сообразил Алексей. — Там допрашивать будут, суки… Где же мой кегебешник?…».

Кегебешника он увидел тут же. Высокий парень, как и было обещано, «в танкере и с кейсом» стоял возле табачного киоска, пристально глядя на влекомого милицией Полянского. Арестованный хотел было крикнуть ему, махнуть рукой. Привлечь к себе внимание, но парень «в танкере и с кейсом» криво усмехнулся и, резко повернувшись на каблуках, пошел прочь.

«Вот сука, — подумал Полянский. — Вот гад. Нет, чтобы выручить… Ему же надо. Подонки. В жизни для вас пальцем не шевельну!».

* * *

Регулировщица Глафира Степанова сунула подмышку красный флажок и полезла в карман гимнастерки за папиросами.

Степанова злилась не потому, что «Студебеккер» с офицерами проигнорировал ее флажки.

Scheise dreck, регулировщица в Берлине, на развалинах столицы великой империи, регулировщица с красным флажком в руке — «раз — два — студебеккер сюда — форд — туда — опель — подожди!»

А из «Т-34», выворотив во-он то затейлевое чугунное ограждение, вылезет парень и полюбит тебя. Парень с Липовой улицы — Липпенштрассе он ее называет, блондин, высокий блондин. Учился, парень, в Университете Ленинградском, в ЦК Комсомола работал, и войну прошел, до Берлина, можно такому поверить, да, девочки?

Полянский спрыгнул с брони на землю.

Какая девчонка!

— Привет, красавица, — крикнул Полянский. — Как тебя зовут, если это не военная тайна?

Пуля пробила глаз.

Полянский читал на русском, английском и немецком.

Старший сержант Полянский упал.

Радужная оболочка левого глаза Полянского жила еще несколько секунд. Она сохранила в своем окаеме небо — небо над Ленинградом, серое, суровое, небо над Москвой — государственное, главное, небо, веселое, в аэростатах и в предчувствии победы; небо над Сталинградом, яростное, злое, тяжелое небо над Римом — никогда такой тяжести не было.

Пуля попала в правый глаз и вышла разнеся весь затылок.

Скорость пули, выпущенной из «Шмайсера» невелика. И дальность прицельной стрельбы — тоже. Пуля, угодившая в глаз Полянского, была, что называется, шальной. Однако, дело свое она сделала.