Институт сновидений - Петр Алешковский Страница 14

Сначала его звали Ящерица. Рыжий с зелеными глазами, в которых жили лютые искорки, юркий и злой, он рано усвоил закон: никого не бойся и нападай первым, иначе съедят. На «малолетке», в первый день, прыгнул на него один волчара: «Что есть – поделись».

– Нет ничего.

– Дай «ничего». Ящерица кивнул на подушку.

– Возьми там.

Волчара быстро обшмонал схрон.

– Там нет ничего, ты чё?

– Вот десятину и возьми.

Потом, став Ящером, сам экзаменовал новичков. Из бесстрашных набрал армию. Управлял больше словом и взглядом, чем кулаком, усвоил, что сильнее взгляда и метче слова человек не придумал оружия, воровал слова у стариков, не ленился. Большинство – ленилось. До поры прятал взгляд. Казалось только, что не спешил, на деле рвался в верхи и прорвался. Сменил погоняло, стал – Капитан, кормчий, смотрящий за Старгородом. Рулить начал с перестройки. Цыгане тогда похвалялись: «Пока Горбачев у власти, мы своим коням зубы золотые вставим!» Но он на лавэ не циклился, кубик с рубиком на пальце носил, как военные – форму. Построил дом напротив губернаторского, стали жить-поживать, в гости на шашлыки ходить. Людей судил по понятиям, казнил по праву, за двадцать лет оброс барахлом, семьей не обзавелся, типа чтил традицию, на деле понимал: семья тянет на дно – не дураки кафтан шили, не хрен и перелицовывать. Нацепил депутатский значок, но во власть отрядил бухгалтеров Пику и Барсука раньше, чем об этой профессии запела по телевизору попса, сам не полез далеко, расставил фигуры и заскучал. А жизнь – струна, ослабишь, в петлю свернется, тебя ж на ней и повесят.

Каждый день совершал инспекцию по городу. Заедет на АЗС, нальют там ему стопку 95-го, выпьет не закусывая, в голове прояснится. Если не прояснилось, значит бутят 76-м, всю команду ссылал в леспромхоз, «на комарики», там быстро в разум приходили, пальцы не рубил, как у якудзов. Затем заезжал в прачечные, бродил между крутящихся барабанов, щупал сохнущие на веревках купюры, подушечки пальцев тотчас учуивали недостираное фуфло, за брак казнил, за красивую работу одаривал. Набивал карман банкнотами, но мокрые не брал, в кармане слипнутся. Ехал в свой ресторан, выслушивал жалобы, помогал людишкам, мирил ссорившихся, клыки обнажал не часто. Оживал, только если случались охоты, но они случались теперь редко – замы во власти работали как часы. В день города стоял рядом с архиереем, свечу на молебне держал прямо. В толпе шептались, уважали его и боялись.

Съездил заграницу отдохнуть – не понравилось. Все чаще стал убегать в лес, в избушку, в похожей он когда-то родился. Считалось, что охотится. Уходил в лес один, там сбрасывал одежду, переворачивался через голову, тело покрывалось чешуей и рыжей с проседью шерстью. Бродил всю ночь под деревьями, пугал кабанчиков, иногда загонял и давил лося, и жрал, чтоб форму не терять. Охрана не знала, так себя убедил, не замечал уже, как на него смотрели, когда он выходил из леса. С испугом смотрели, с подобострастием, ночью в лесу в глазах разгорались искры и красили зрачок в красный цвет, глаза его выдавали, а он, входя в дом, в зеркало не гляделся.

Но и в лесу стало скучно. В силе, скорости реакции, уме не было здесь ему равных, хотя зверей он навидался за жизнь, лютых и беспощадных. Кто перебежал дорогу, на кладбище остывал, те, что поумнее, на его территорию не заходили, а он к ним не залезал. Такая вот кадриль, было, все было.

Но видно чуйку потерял, или устал и дал маху. Шел по лесу, вывернул на поляну, потянул носом, что-то все же насторожило. Поднял глаза, отсканировал кромку леса. Тихо, но подозрительно тихо. Пулю из карабина не услышишь. Отлетел на два шага, упал и сдох.

С засидок на деревьях ссыпались трое в маскхалатах. Подходили осторожно, оружие наизготовку.

– Кажись того, уши опали.

Руководящий охотой Пика пнул безобидное теперь тело, достал мобильник.

– Все, товарищ генерал. Так точно – каюк, – вынул из рюкзака флягу.

– Молодцы ребята, поедете отдыхать на Мальдивы. Зарывайте тут, – протянул флягу «егерям».

– Виски, двенадцать лет выдержки.

– А этот все бензин, бензин… Я ж язву на нем заработал. Продукт! Вкусный, сука!

– А если голову на чучело?

– Сдурел, спалиться на нем? Они ж вымерли все, этот последний остался, ящер поганый!

– Зря так, Васек, давай помянем грешника, время его кончилось, наше началось, – второй отпил, выдохнул и заржал с облегчением.

От реки донеслось ответное ржание – молодой жеребчик радовался жизни, пробовал голос. «Егеря» поплевали на руки, достали из кустов припасенные лопаты и принялись рыть могилу.