Кот, который всегда со мной - Питер Гитерс Страница 14

Мы целый день рыскали по местности, которую я считаю самой красивой в мире. Один ключ привел нас в древнюю деревню Оппед-ла-Вье, где нам следовало найти спрятанные стеклянные шарики. Другой — к фонтану восемнадцатого века, откуда предписывалось привезти бутылочку с водой. Затем — пригоршню красной глины из изумительной деревни Руссильон. Признаюсь, в тот день Нортон ничем не мог нам помочь, хотя по его возбужденному мяуканью я решил, что и им овладел спортивный азарт. Когда все ключи были разгаданы, последняя строфа стихотворения привела нас в одно из моих любимейших мест в Любероне — дом сардинского пастуха Джанни (единственного в своем роде, кому удалось вести совместную жизнь с женой и любовницей, что было описано в моей второй книге). Джанни и ses petites amies [12]обитали на вершине холма с сотней коз, из которых несколько каждый вечер поступали в превосходный, пусть совершенно сельский, открытый пастухом ресторан. Поэтому по окончании долгого соревнования двум десяткам людей и одному коту выпало удовольствие подзаправиться жареной козлятиной с вкуснейшей картошкой, запивая просто неприличным количеством потрясающей eau de vie [13]собственного изготовления Джанни. Мы радовались нашей дружбе, оригинальной выдумке Марджи, и кот был с нами весь день, помогая в поисках батона превосходного хлеба.

В один год мне посчастливилось задержаться в Провансе после праздников. Мы с Нортоном провели там два с половиной месяца, укрывшись в нашем доме в Гу, где я работал над книгой. Десять недель вина, кота и песен — от одной мысли, что я мог там жить, у меня увлажняются глаза. Я писал целый день, пару раз прерываясь, чтобы сходить в бакалейный магазин загадочной мадам Морель — épicerie [14]— где было почти все, что только угодно душе. Нортон ежедневно сопровождал меня по мощеной дорожке к Джоэль Морель. А также был не прочь прошвырнуться со мной в лавку мясника. (Видели когда-нибудь, как облизывается кот? Я это наблюдал каждый день.) Затем мы шли в boulangerie, [15]где я покупал дневную порцию хлеба. Тот, кто читал предшествующие книги о Нортоне, помнит Норма Стайлза, моего хорошего приятеля и прославленного сценариста «Улицы Сезам». Чтобы освежить память, упомяну, что в восторженных тонах писал, как он, используя всевозможные средства, очаровывал миленьких крошек и приводил в дом, который мы вместе с ним снимали на Файер-Айленде. Но я обещал, что больше не подниму этой темы, поскольку он теперь женат. А я, как вы знаете, человек слова. Норм несколько раз приезжал в Гу и в каком-то смысле испортил мне жизнь. Он любил пародировать французов, изображая их повседневные дела и как они паникуют, обнаружив, что у них под мышкой нет багета. В Гу я покупал багеты ежедневно, и не было случая, чтобы весь обратный путь не смеялся, представляя, как Норм с ужасным французским выговором восклицает: «О-ля-ля! У меня нет хлеба. Если через пятнадцать минут я не достану хлеба и не суну под мышку, точно умру. Или еще того хуже — меня арестует хлебная полиция!»

Я не мог представить только одного: как бы Нортон нес собственный багет, и это то немногое, что вызывало сожаление, пока я там жил. А в остальном, вспоминая Гу, его людей и магазины, могу выразить свои чувства одним словом — «совершенство». Есть много мест на земле, где я бывал и куда мог взять Нортона, мест, где я ощущаю себя счастливым, но ни одно из них не сравнится с этим городком.

Нам с Дженис удивительно повезло, что нас с такой готовностью приняли в дружном обществе Прованса. И очень мило, что и Нортона приняли так, словно он полноценный член семьи (разумеется, это соответствовало действительности — он и был полноценным членом семьи, но очень по-французски признать этот факт сразу и безоговорочно). Гу — маленький городок, в нем проживает, наверное, не больше тысячи человек, и со многими мы познакомились. Один из прекрасных и интересных аспектов ежегодного возвращения в одно и то же место заключается в том, что у нас установились очень тесные связи с друзьями, хотя виделись мы с ними не чаще, чем раз в двенадцать месяцев. Как ни странно, разлука крепила узы и делала наши встречи более значительными. И поскольку мы так сильно сблизились, хотя географически были удалены, то, когда снова появлялись в их жизни, видели, какие перемены произошли и с ними, и с их окружением. Одни перемены были к лучшему, другие нет. Мне вообще не очень-то по душе перемены. Моя сформулированная в сжатом виде жизненная философия, заимствуя сентенцию из книги «Чистое золото» Джозефа Хеллера, гласит, что «все перемены к худшему». Но должен сказать, что перемены в Гу завораживали.

Мы наблюдали, как за десять лет выросли дети. Сначала они застенчиво крутились вокруг иностранцев из Америки и вот, превратившись в юношей и девушек, стали нашими друзьями. Видели, как женщины расстаются с мужьями или любовниками. А одна — вот уж неожиданный поступок — вступила в связь с другой женщиной и впервые в жизни испытала счастье, поняв, что их отношения прочные и зрелые. Перед нашим очередным приездом в Прованс она написала нам письмо, чтобы подготовить к свершившейся перемене. Дженис говорит по-французски лучше меня, но ни она, ни я не владеем языком свободно. Разобраться в письме, в котором говорилось, что наша знакомая превратилась в лесбиянку, оказалось непросто. Прочитав текст семь или восемь раз, мы пришли к нескольким интерпретациям смысла. То ли наша приятельница счастливо зажила с другой женщиной, и они завели себе собаку по кличке Ням-Ням. То ли у нее появился парень, и этот развеселый сукин сын так описывал какую-то соблазнительную красотку, что даже у собаки потекли слюнки и она завопила «ням-ням». (Я предположил, что «ням-ням» — французский эквивалент нашего «гав-гав»). То ли — это целиком моя версия — наша приятельница вообразила себя собакой Ням-Ням, которая живет с другой собакой по кличке «Лесбиянка». В итоге мы позвонили еще одной хорошей знакомой и осторожно спросили:

— Qu’est-ce que c’est nouvelle avec notre avie? [16]

Подтвердился первый вариант, что, памятуя о других версиях, мы восприняли с большим облегчением.

За десятилетие постоянных приездов мы наблюдали взлеты и падения сельской жизни. Одна близкая подруга тяжело заболела и чуть не умерла. Другая находилась при смерти, но чудесным образом исцелилась. Знакомый музыкант переехал в Париж и там влюбился. Другой знакомый вернулся из Парижа, чтобы постоянно жить в Гу. Одни жители городка с момента нашего первого появления успели выучить английский. Другие, наоборот, — забыть. Одна женщина продала свой дом и переехала в другой — великолепное строение восемнадцатого века. Другая пыталась продать дом, но не смогла. Еще одни друзья построили дом своей мечты в поле за городом.

Это на человеческом уровне. Нортон также наблюдал много перемен. Некоторые из его знакомых котов исчезли — неизвестно, то ли умерли, то ли убежали, — но вместо них появились другие. И как только он возвращался и крался по расположенному на заднем дворе лавандовому садику, местные кошки приходили к нему поиграть или, в зависимости от настроения, шипели и клянчили еду. В один из приездов Нортон не обнаружил своего доброго знакомого, бульдога Арчи, с которым ему больше всего нравилось возиться. Никто в городке не знал, куда он делся, и я видел, что Нортон по нему скучает, — коту нравилось бродить с Арчи по улочкам Гу, больше чем с другими четвероногими приятелями. Но в Нортоне жило нечто от французского экзистенциализма, и он легко смирился с исчезновением бульдога. В один год бульдог был здесь, в другой его не стало. C’est la vie. [17]Время бежит…