Психоз - Татьяна Соломатина Страница 14

Сашка уже отвыкла от такого образа жизни: автобус-метро и шумная работа с мизерным коэффициентом полезного действия – командная. Но что делать? Работа – это некоторый, пусть и малый, но независимый ни от чьей щедрости (или жадности) денежный пул. Средства к существованию. Омерзительное словосочетание. Именно что к существованию. А существование не предусматривает наличия у существующего пары итальянских сапог за страшно сказать сколько. Перчаток из тончайшей лайки. Собольей накидки. Каратного бриллианта. Ожерелья из натурального, взросшего в чреве моллюсков, крупного жемчуга. Или, например, раритетного серебряного браслета ручной работы, оцененного в пару килограммов золотых штампованных. Серой белужьей и трюфелей. Полного собрания сочинений Конан Дойла, включающего даже неинтересную современному русскому читателю брошюру «прогрессора» сэра Артура времён англо-бурской войны, на белоснежной плотной финской бумаге, в кожаном переплёте, изданного крайне ограниченным тиражом.

Существующий на средства к существованию может позволить себе килограмм сухарей с изюмом и детектив формата pocketbook от одной из писательниц «номер один в России». Хрусти на здоровье, развлекайся. Но без хоть каких-нибудь независимых средств хоть какая-нибудь «карманная» независимость и вовсе невозможна, какие бы пламенные речи на эту тему не толкались и какие бы «освободительные» войны не развязывались. А именно сейчас она, пресловутая независимость, была Сашке ох как нужна. Чтобы съехать из этой квартирки и убраться из Вовкиной жизни. Ни он, ни она против такого расклада не были. Только он почему-то медлил. А у неё не было особого выбора. Не погружаться же в свои тридцать три во все тяжкие юных девочек, только-только приехавших покорять столицу. Что прикажете делать? Снимать дрянную квартирку с тараканами на троих? Чистить зубы по очереди и не иметь никакого личного пространства? Ходить в джинсах, купленных на распродаже китайской контрабанды? Есть шаурму, закусывая макаронами из пластикового стаканчика, превращая мерцающую матовую кожу в то, что они замазывают не самым лучшим тональным кремом? Может, в начале пути это и не страшно. Но на четвёртом десятке, привыкнув к плюс-минус неплохому качеству жизни, Сашка не могла себе представить такого расклада. То есть представить, конечно же, могла. И в представлениях этих она была несгибаема, улыбчива, всегда весела и даже ходила в робе, как героини старых фильмов о советских стройках. Весёлые картинки грустного ума. «Героини» эти, кстати, за общагу ничего не платили, так что им было попроще кое в чём.

«Побудешь пока доминионом, а что делать?.. Нет. Говорить, «что делать» ты можешь не хуже всякого. Даже лучше. А вот что на самом деле делать?»

Сашка получала неплохое жалование. Но в случае самостоятельного съёма пристойной квартиры в мало-мальски терпимом районе от него будет оставаться долларов двадцать. На двадцать долларов Сашке не выжить. Они уйдут на автобус, метро и пирожки. Точнее – пирожок.

«Один пирожок в месяц – в день зарплаты. А одеваться на что? Не говоря уже о том, чтобы хорошо одеваться…»

Такое существование Сашку не устраивало. Она к такому не приспособлена. Детство у неё было сытое, опрятное и радостное. Блаженно бездумное. Юность быстро промелькнула на фоне обездвиженных от внезапности поголовных смертей чувств, не оставив в памяти путей выхода из бытовых ситуаций. Потому что ранняя молодость обеспечена мужем. Пусть он и был не таким и не тем, но сапог у неё была не одна пара (после того как она притупила в себе иррациональную тягу к босоножкам, не соответствующим его шкале ценностей). И свежий морковный сок по утрам она выжимала себе на собственной модной кухне…

[– Ты знаешь, что именно в кроваво-красных тонах люди чаще всего скандалят и даже лишаются рассудка? А на этом «глазурированном» псевдопаркете так и хочется выцарапать слово из трёх букв!

– Не знаю. Зато я вычитал, что красное возбуждает аппетит и вообще – это самый востребованный цвет в салоне. Помнишь, как долго мы ждали заказа? И вообще, почему ты вечно иронизируешь и язвишь, вместо того чтобы просто сказать «спасибо»? Я тебя спрашивал, что ты хочешь.

– Я тебе ответила, что я хочу.

– То, что ты хотела, это, прости, какой-то колхоз, а не современный дом.

– Не «колхоз», а деревня. Точнее – гибрид country с этническими деталями колониального стиля. И скоро этот «колхоз» станет очень популярным. А ты «с аппетитом» будешь кусать себе локти в этом кроваво-скабрезном борделе!

– Неблагодарная дрянь!

– Зато со вкусом. Прости, у меня пропал аппетит. Я чувствую себя как в лаборатории на станции переливания крови. Если бы в тебе была хоть капля гармонии, то ты бы и пол здесь сделал кафельным. Со стоками прямо в канализацию. Тогда в один прекрасный день, когда один из нас зарежет другого, уборка данного помещения не составит проблем!]

…Во всяком случае, тогда казалось, что на собственной. Всё так зыбко и так неожиданно изменчиво. Постоянная величина миг спустя превращается в случайную ошибку. Мода на встроенное красное сменяется тягой к «деревенскому» hi-tech с «использованием нанотехнологий». Не говоря уже о соковыжималках, миксерах и блендерах. Инженеры и дизайнеры, не поминая владельцев производств, тоже хотят не просто существовать.

«Унижение против унижения. Это сентенция или уравнение? Зря ты в школе плохо учила алгебру, дурочка! В петлю лезут не от безрадостности бытия, а от беспросветности быта!»

Потому пока и был Вовка. Радости, вопреки ожиданиям, ни бытию, ни – в последнее время – быту не добавлявший.

Средства-то у него были. Измени Сашка себе, подстройся под него, и… Но единственным человеком, изменить которому она уже не могла, была она сама. Инженерия её характера была априори неизменна. Дизайн Сашкиного поведения был чуть более динамичен, но он мог меняться лишь в рамках того самого априори неизменного. Замкнутый круг.

«Будь ты сдержаннее и умнее, не таскалась бы на работу на автобусе и метро. Вообще бы на работу не ходила… Но нет. Вход – рублик, а выход-то – трёшничек. Ежели что… «Аналоговое устройство в цифровом мире». Откуда это? И, главное, зачем это мне сегодня ночью?.. Не любит дух ночной тепла заплатки…

Нет боли – я лгу себе,

Борьбой называя усталость.

Недаром раненый зверь

Агонией здоровую вялость

Задушит в последней схватке…

Бессонные мысли куда несвязнее выспавшихся.

Незаметно умереть, задушить агонией вялость и родиться снова в идеальном мире. Где ты – богиня. Все тебе поклоняются. И… Нет, богиня – тоже не выход. Что за радости у богини? Вот, Артемида. Заботилась обо всём, что жило на земле, росло в лесу и в поле. О людях, о стадах домашнего скота, о диких зверях. Благословляла рождение, свадьбу и брак. Вызывала рост трав, цветов и деревьев. Дарила счастье, исцеляла от болезней. И что? Единственного смертного, увидевшего её, видите ли, голой, взяла да и превратила в оленя. И собственные же собаки Актеона разорвали своего хозяина на части. Раненый зверь, минутами прежде бывший человеком… Афина, должная быть мудрой, не выдержала состязания со смертной в ткачестве. И? Даже повеситься той спокойно не дала. Оживила и превратила в паучиху. Якобы в назидание. Но понятно, что из зависти. Бабы. Да и вообще там, на Олимпе, коммуналка какая-то была, а не обитель. Нет, быть богиней – не выход. Ни в одном из верований. Так хочется, чтобы просто любили. Не за то, что богиня. И не за то, что быстрее бегаешь, метче стреляешь, готова принять мученическую смерть, умеешь превращать слова в стихи или воду в коньяк. Хочется, чтобы просто любили. Тупо – ни за что. За красивые ноги, что ли?.. Заботились. И желательно в этой жизни. Это что, так много для женщины?.. Хоть бы заснуть. Как в пелене… Согласна даже на вечный сон. И пусть снится, что ты – единственная женщина, любимая единственным мужчиной. И больше нет никого. И ничего. Особенно слов…»