Новое сердце - Джоди Пиколт Страница 14

– Что у тебя есть такого, что нужно мне? – спросил вдруг Кэллоуэй.

– Интеллект? – предположил я. – Здравый смысл?

– Отвали, чувак. – Кэллоуэй на миг задумался. – Шоколадное пирожное. Хочу это чертово пирожное.

Пирожное пролежало у Шэя уже два дня. Я сомневался, что оно полезет Кэллоуэю в глотку. Больше всего его привлекала возможность отобрать это пирожное.

– Хорошо, – откликнулся Шэй. – Конь на G6.

Я приподнялся на койке:

– Хорошо? Шэй, да он оставит тебя без штанов.

– Как так выходит, Дефрен, что играть ты не можешь, потому что болен, но при этом во все суешь свой нос?! – возмутился Кэллоуэй. – Это между мной и Борном.

– А если выиграю я? – спросил Шэй. – Что я получу?

– Этого не будет, – рассмеялся Кэллоуэй.

– Птичка.

– Я не отдам тебе Бэтмена…

– Тогда я не дам тебе пирожное.

Повисла тишина.

– Отлично, – сказал Кэллоуэй. – Если выиграешь, получишь птицу. Но ты не выиграешь, потому что мой слон идет на D3. Считай, что тебя поимели.

– Ферзь на H7, – отозвался Шэй. – Шах и мат.

– Что?! – вскрикнул Кэллоуэй.

Я внимательно всматривался в воображаемую шахматную доску – ферзь Шэя появился ниоткуда, спрятавшись за конем. Кэллоуэю некуда было идти.

В этот момент дверь на ярус открылась, впуская двоих офицеров в бронежилетах и шлемах. Они направились к камере Кэллоуэя и, выведя его на галерею, пристегнули наручниками к металлической штанге вдоль дальней стены.

Нет ничего хуже обыска в камере. Все, что у нас здесь было, – это наши вещи. И то, что в них копались, являлось грубым вторжением в личное пространство. Когда это случалось, ты легко мог потерять лучшую заначку – будь то наркота, выпивка, шоколад, художественные принадлежности или спираль из канцелярских скрепок, сделанная для нагревания растворимого кофе.

Охранники пришли с фонарями и зеркалами на длинных ручках и принялись систематически все обследовать. Обычно они обшаривали трещины на стенах, вентиляционные трубы, водопровод. Проверяли, не спрятано ли что-то в шариковых дезодорантах. Встряхивали баночки с присыпкой, чтобы по звуку определить, что может быть внутри. Принюхивались к флаконам с шампунем, вскрывали конверты и вынимали из них письма. Срывали с койки простыни и ощупывали матрасы в поисках дыр или вспоротых швов.

А между тем приходилось быть свидетелем всего этого.

Я не видел, что происходило в камере Кэллоуэя, но по его реакции мог о многом догадаться. Когда проверяли его одеяло – нет ли выдернутых нитей, – он закатил глаза. Когда с конверта отодрали марку, под которой оказалась «черная смола», на его скулах заиграли желваки. Но когда осматривали его книжную полку, Кэллоуэй вздрогнул. Я не смог разглядеть небольшой бугорок в его нагрудном кармане, то есть птичку, и понял, что Бэтмен-Робин сейчас где-то в камере.

Надзиратель взял в руки «Противостояние». Зашелестели страницы, хрустнул корешок, книга ударилась о стену камеры.

– Что это? – спросил он, обратив внимание не на дрозда, которого отбросило в дальний угол, а на нежно-голубые лоскутки, опустившиеся у его ног.

– Пшик, – ответил Кэллоуэй, однако офицер не поверил ему на слово.

Поворошив лоскутки и ничего не найдя, надзиратель конфисковал книгу с вырезанным в ней тайником.

Уитакер сказал что-то об отчете, но Кэллоуэй его не слушал. Не припомню, чтобы видел его таким невменяемым.

Едва его впустили в камеру, как он рванулся к птичке. Раздался какой-то первобытный вой – жестокий человек заплакал.

Послышался треск, отвратительный хруст, словно по камере пронесся разрушительный вихрь, – Кэллоуэй Рис расшвыривал все по сторонам.

Наконец, обессилев, он опустился на пол, баюкая мертвого птенца:

– Как же так, как же так…

– Рис, – заговорил Шэй, – мне нужен мой приз.

Я резко повернул голову. Вряд ли Шэй был настолько тупым, чтобы восстанавливать против себя Кэллоуэя.

– Что? – задохнулся Кэллоуэй. – Что ты сказал?

– Мой приз. Я выиграл партию в шахматы.

– Не сейчас, – зашипел я.

– Нет, сейчас, – возразил Шэй. – Уговор так уговор.

Здесь принято держать слово, и Кэллоуэй – с его уязвимостью члена «Арийского братства» – понимал это лучше любого другого.

– Попробуй только высунуться из своей клетки, – процедил он. – Когда представится случай, я так тебя уделаю, что родная мама не узнает.

Но, даже угрожая Шэю, Кэллоуэй осторожно завернул мертвую птичку в лоскуток и прикрепил крошечный сверток к концу своей удочки.

Когда дрозд добрался до меня, я втащил его через трехдюймовый просвет под дверью камеры. Птенец казался полуживым. Голубые глаза под просвечивающими опущенными веками, одно крыло вывихнуто назад, шея свернута набок.

Шэй тоже забросил удочку, с грузилом из расчески. Я видел, как его руки бережно подтянули лоскутный сверток. Фонари на галерее замигали.

Я часто представлял, что же произошло тогда. Взглядом художника мне нравилось рисовать себе Шэя, сидящего на койке с крошечной птичкой в ладонях. Я воображал нежность человека, так сильно тебя любящего, что ему невмоготу видеть, как ты спишь, – и ты просыпаешься от его прикосновения. В конце концов, не имеет большого значения, как Шэй сделал это. Важен результат: мы все услышали тоненькую трель дрозда, потом Шэй подтолкнул воскресшую птичку под дверь своей камеры на галерею, и она поскакала прямо к протянутой руке Кэллоуэя.