Расколотое небо - Светлана Талан Страница 13

Утром Варя старалась не попадаться на глаза отцу. Ей казалось, что он уже знает о ее тайной любви и молчит, испытывая дочку на честность. Такие мысли мучили девушку, заставляя сердце неистово колотиться в груди, отчего дрожали руки, и она чуть было не разлила молоко из горшка. Но отец вел себя так, будто ничего не случилось, хотя на его обеспокоенном лице можно было заметить какое-то недовольство. Еще бы! С самого утра прибежала Ганнуся и затараторила о вчерашнем собрании.

– Все село гудит! – говорила она вполголоса, помогая Варе набрасывать вилами в ясли сено для лошадей. – И что теперь будет? Вы пойдете писать заявление? Что говорит отец? – засыпала она вопросами подругу.

– Я ничего не знаю, – неохотно ответила Варя.

– Как это?!

– Послушай, – Варя забрала из Ганнусиных рук вилы, – что-то мне не по себе, я хочу отдохнуть, иди, наверное, домой, потом поговорим. Хорошо?

– Как скажешь. – Ганнуся недовольно поморщилась. – Я же хотела как лучше.

От матери Варя узнала, что к вечеру придут дядья, братья отца, наверное, пожалует Михаил и Ольга с мужем. Нужно Черножуковым подумать, решить, что делать дальше, а без дельного совета самого старшего Черножукова никак не обойтись. Обычно их большое семейство собиралось вместе на праздники, тогда Варя с матерью тщательно готовились к встрече гостей: украшали дом вышитыми полотенцами, салфетками и скатертями, готовили много блюд. Хотя сегодня семья соберется по другому поводу, мать попросила отца зарубить курицу и начала ее потрошить. Варя тем временем помыла пол, простелила выстиранные тканые половики, приготовила чистые полотенца для гостей и растопила печь. Затем девушка начистила картошки, порезала на куски курицу, сложила в большой чугун, добавила туда поджаренного на сале лучка, посолила, залила водой. Она раздвинула кочергой головешки в печи, ловким движением подцепила рогачем большущий чугун и отправила его в печь. Притворила заслонку и с облегчением вздохнула: можно минутку передохнуть и идти тереть свеклу.

Как и ожидалось, под вечер пожаловали братья Павла Серафимовича Гордей и Федор. Пришли одни, без жен. За ними подошел сын Михаил, а последними переступили порог Ольга с мужем Иваном. Павел Серафимович сел на почетное место за большим дубовым столом, который Варя успела застелить свеженькой белой скатертью с вышитыми на ней яркими птицами. С обеих сторон сели братья, потом – сын и зять, а Ольга, кряхтя, примостилась на краю скамейки. Пока Варя с матерью хлопотали у печи, Павел Серафимович порезал ржаную паляницу, подал лично каждому по довольно большому куску. Посреди стола появилась большая глиняная миска с картошкой и курицей. От мяса, разомлевшего в печном жару, шел такой аромат, что у Вари забурчало в животе. Только сейчас она вспомнила, что из-за хлопот с самого утра во рту у нее маковой росинки не было. Девушка быстренько раздала гостям полотенца и ложки, не забыв протянуть отцу его любимую деревянную. Ложка с одной стороны уже слизалась, когда-то яркие цветочки на ней почти стерлись, но отец никак не хотел заменить ее на металлическую. Павел Серафимович пригласил всех к ужину, и некоторое время было слышно лишь постукивание ложек и чавканье.

Постепенно завязался разговор. Обсуждали уполномоченного коммуниста Лупикова, не забыв посмеяться над его новой фамилией с приставкой «за» спереди. Подкопаевцы если уж кого-то назовут, то слово приклеится так, что и тому человеку хватит, и следующему поколению будет вдоволь. Не забыли вспомнить о приезде в село Щербака, поговорили о новом председателе сельсовета Жабьяке и только потом коснулись собрания. Говорили преимущественно братья Федор, Гордей и Павел. Михаил вообще в разговор не вмешивался, попробовал бросить свою копейку Иван, но Ольга так дернула его за рукав, что тот сразу замолчал и сидел уже тихо и смирно. Рядом с крупной женой с ее большим животом Иван – худой, с узкими плечами и тонкими длинными руками – казался чуть ли не вдвое меньше.

Мужчины были единодушны в том, что несправедливо, неправильно и не по совести забирать у них силой нажитое годами тяжелого труда.

– Пусть идут в колхоз те, кто хочет, – рассуждал Гордей. – Если их все устраивает, то пусть работают вместе. Разве мы против? А мне зачем этот колхоз? Получается, что мы, Черножуковы, гнули спину, чтобы приобрести землю, скот, инвентарь и отдать кому-то? Почему мне никто ничего не дал, не подарил? Мне, значит, кукиш, а я должен кому-то обеспечить лучшее будущее? Где же справедливость?!

– Я стал хорошим кузнецом, – вступил в разговор Федор. – Сам построил свою кузницу. Ко мне идут люди из соседних сел, потому что знают: за работу много не возьму и лучше меня никто не сделает. Я что, обманул кого-то? Или цену загнул такую, что нельзя заплатить? Или обидел вдову? Кому-то отказал в помощи? – Федор помолчал, обвел собравшихся взглядом. – А моя жена света божьего не видит, с утра до ночи то в поле, то на огороде, то возле скотины. И ради чего? Чтобы жить хорошо, в достатке. Я не хожу в трактир, у жены нет времени сплетничать с соседками, потому что мы всегда в работе. Жаль, что Бог не послал нам детишек, но мы же на Рождество всю соседскую малышню одариваем, чем можем, и Варе, и Оле, и ее детишкам помогаем.

– Да, – кивнула Ольга.

– И налоги, хоть как тяжело было, мы все заплатили. И этого мало?! Возьми свое и отдай кому-то? Кому?

– Дурачку Пантехе и моим соседям, что напротив, – кивнул Павел Серафимович в сторону усадьбы Петуховых.

– Я ночь не спал, все передумал, – сказал Гордей, когда возмущение утихло. – Свое мнение я озвучу после старшего брата. Павел, ты у нас за отца, тебе и слово. Что будем делать?