Переход - Эндрю Миллер Страница 13

Почти вся суббота расписана под встречи с Джошем Фенниманом. Мод назначают на одиннадцать десять, и не опаздывать. Встречи проходят в апартаментах «Теннисон», в мезонине на втором этаже. Мод садится под дверью; тотчас молодой помощник выводит кого-то из апартаментов и, бросив мимолетнейший взгляд на часы, зовет Мод. Фенниман поднимается ей навстречу. На нем белая рубашка с расстегнутым воротом, угольно-серый пиджак итальянского кашемира, джинсы, начищенные ореховые ботинки. Беседа длится ровно десять минут. Он расспрашивает о ходе исследований. Записей не делает – подразумевается, что помнит все и так. Утро жаркое, прекрасное июньское утро в знаменитых садах, и у Мод короткие рукава.

– Sauve qui peut, – с хорошим произношением читает Фенниман у нее по руке. – Любопытный выбор. – Смотрит на нее так, как уполномочены смотреть люди его ранга. Затем: – Мы все здесь командные игроки, Мод. Я думаю, вы это понимаете?

– Да, – отвечает она.

– Вам нравится ваш номер?

– Да, – говорит она.

Он протягивает ей руку:

– Надеюсь, мы увидим вас вечером на празднике.

Праздник устраивают в апартаментах «Гладстон». На автобусе из Лондона доставили восемь мариачи^[18]. Открыт бар, первый бокал шампанского бесплатно. Мод надевает темно-шоколадное шелковое платье, короткий жакет посветлее, слева прикалывает брошь с саламандрой, на правой руке – индийские браслеты. Платье служит ей парадным нарядом лет пять, не меньше. На спине под жакетом дырочка – кто-то обнял Мод, куря сигарету. Колготок она не надевает. Бюстгальтер и трусы черные, из того же универмага, где были куплены офисные костюмы.

Хендерсон приносит ей фужер шампанского.

– Любишь такие тусовки или ненавидишь? – спрашивает он.

– Ни то, ни это.

– Как вы поладили с великим руководителем?

– Спрашивал, командный ли я игрок.

Хендерсон смеется:

– Как-то я сомневаюсь, что ты командный игрок. Только не обижайся. Но в смысле науки он тебе в подметки не годится. Он гарвардский магистр делового администрирования. Учебников со школы, по-моему, не открывал. А под парусом как ходится?

– Мы купили яхту, – говорит она.

– Яхту! Ну ты смотри-ка. Что за яхта?

Она склоняется ближе, рассказывает, перекрикивая оркестр. Выясняется, что Хендерсон ходил на «Николсонах» – 32-м, 44-м, – и говорит, что это великолепные яхты, великолепно сработанные. На такой лодке, говорит он, можно уйти прочь из познанного мира, куда подальше с карты. Они выпивают еще по фужеру. Он зовет ее на пятак потанцевать, но она качает головой. Он уходит. Спустя двадцать минут возвращается с двумя стопками текилы.

– На счастье, – говорит он.

Ей не претит выпить, ей все равно, что пить.

Он рассказывает ей о себе то и се. Она не очень вслушивается – слишком громкая музыка. Теперь он говорит о себе в третьем лице. У Хендерсона шило в заднице. Хендерсону приспичило жениться. Что же он за человек такой, этот Хендерсон? Она кивает, смотрит на танцующих, видит, как Джош Фенниман обходит гостей, слегка удивляется, когда Хендерсон опять протягивает ей шампанское, и пьет, потому что хочется пить. Где-то около одиннадцати она уходит к себе в номер. Едва садится на постель и сбрасывает туфли, раздается торопливый тук-тук в дверь.

– На сон грядущий, – говорит Хендерсон, предъявляя ей бутылек бренди из мини-бара. – Две минуты?

Войдя и затворив дверь, он отставляет бутылек, называет Мод по имени, гладит по щеке, наклоняется – он выше минимум дюймов на десять – и целует. Она устала, но не слишком; пьяна, но не слишком. Он целует ее, целует и целует. Одна его рука сползает по шоколадному платью, задирает подол, гладит бедро, перебирается выше и вжимается ей между ног. Он так жмет, что поднимает ее на цыпочки. Она соскальзывает и отступает.

– Я все понимаю, – говорит он. – У тебя кто-то есть, у меня кто-то есть. Но тут ведь не отношения. Тут просто два взрослых человека в одной комнате. Чтобы мир не перестал вертеться.

Он снова тянется к ней, но она отталкивает его руку. Он надевает гримасу оскорбленного недоумения, преувеличенного, театрального.

– Да ладно тебе, – говорит он. – Ты когда дверь открыла, думала, мы что́ будем делать?

Он кладет ладонь ей на плечо. И взмахом руки она снова прерывает контакт.

– Да господи, Мод, – говорит он, – ты как дитя малое, честное слово. Расслабься, а?

На сей раз он тянется обеими руками, хватает ее за плечи. Миг они танцуют – она помнит этот танец по годам, проведенным на матах с Ролинзом (хромым Ролинзом в дымном венце). Она нащупывает себе пространство для маневра, пол-ярда между письменным столом и брючным прессом. В левой руке у нее телевизионный пульт. Она замахивается четкой полудугой и попадает Хендерсону между виском и глазом. Он беззвучно оседает на ковер, стоит на коленях, обеими руками сжимая голову. Мод отходит подальше и глядит на него. За спиной у нее пробудился телевизор, приветствует лично Мод, показывает ей сад, ресторан. Хендерсон встает и идет в ванную. Шумит вода. Он выходит, прижимая к голове ком мокрой туалетной бумаги. Он не повышает голоса, на Мод не смотрит.

– Я тебе вот что скажу, – произносит он. – Такие, как ты, кончают плохо.

Он щурится в глазок, открывает дверь, выскальзывает, тихонько затворяет дверь за собой. Мод откладывает пульт, берет снова, выключает телевизор. В ванной на краю раковины три капельки крови. Мод смывает их, споласкивает лицо, чистит зубы, садится на унитаз пописать. В спальне раздевается донага, аккуратно вешает платье на стул. Здесь гораздо теплее, чем в бристольской спальне. Мод голышом ныряет под одеяло и выключает свет. Засыпает очень быстро, но просыпается час-другой спустя – язык пересох, губы пересохли, между бедер призрак руки Хендерсона. Оконное стекло между деревянными планками жалюзи измазано оранжевым светом. И шум, такой тихий, низкий и непрерывный, что Мод не сразу узнает приглушенную суматоху дождя. Она слушает, пока он не поселяется внутри, как ее собственный голос, однако, вновь заснув, видит не дождь, но туман и себя – она одна стоит на палубе, ждет шороха прибоя.