Делай, что хочешь - Елена Иваницкая Страница 13

Было пятое июня. Самое райское время. Возвращаюсь домой, поздно уже, а светло, дни долгие и еще прирастают. Открываю дверь, тетка прямо бежит навстречу, руками всплескивает, улыбается до ушей и ахает: «Ах кого я видела, ах кого я встретила!» И вдруг в слезы. «Кого?» – осторожно так спрашиваю. Потому что подумал – маму. Потому что мы уже двадцать пять лет ничего о ней не знали. О ком же еще тетка может так радоваться? Она как уехала, первый год писала изредка, то есть не она сама, она была неграмотная, кого-то просила, а потом приходит отчаянное письмо, что так невозможно, что другая жизнь – так другая жизнь, а помнить и надеяться – только душу ножом резать, а ничему не поможешь. И все. Молчание. Это я, конечно, не сам помню, а тетка потом часто рассказывала. Мы пытались искать, запрашивали, но нет, не нашли.

«Кого?» – спрашиваю. А тетка улыбается и решительно так говорит: «Невесту твою!» И добавляет: «Она с минуты на минуту придет, ты дома сиди, пойду встречать». Я очень удивился: как это так и что случилось? Тетка наскоро рассказала, что сегодня утром приходила молодая фельдшерица из Объединенного лазарета посмотреть детей у «няньки по соседству». У тетки тогда восемь малышей под присмотром были. Каждого ребеночка осмотрела, объяснила, что матерей надо убедить сделать детям прививки, что она сама к родителям пойдет, но и тетка пусть со своей стороны поможет. Часика два побыла, кофе пить не стала, сказала, что пора бежать. Тетку потрясла и очаровала. «Я таких не видела, я и не верила, что такие бывают!»

Потрясенная тетка проявила однако военную хитрость и целеустремленную изобретательность. Стратегически тут же все рассчитала и попросила фельдшерицу зайти вечером попозже, потому что вернется одна молодая мамаша, у которой малыш все хворает, а она его к знахарке носит, вот и сегодня понесла. Это все было правдой, но стратегический замысел целил поскорее нас познакомить. Молодую девушку нельзя поздно вечером отпускать одну по нашей окраине, и тетка позовет меня – проводить. «Сиди, говорит, никуда не отходи, я тебе в окно покричу». Хотела идти, остановилась, повседневный фартук сняла, нарядный повязала, руками всплеснула, мне скомандовала: «Рубашку белую надень!» – и бегом.

Целый час тихо. Ни о чем я не думал, ужинал, газету читал, рубашку переодевал. Вдруг топот, говор, песню затянули. Прошли, и опять тишина. Стемнело. Я со свечкой сидел. И слышу под окном теткин голос. Мы жили на первом этаже, окно высокое, сразу возле подворотни, тут же за краем окна фонарь на крюке. Я выглянул. Они стояли под фонарем. Тетка меня увидела, но виду не подала. О чем-то тихо заговорила. А она стояла вполоборота. В белом платье, невысокая, в черных волосах ровный прямой пробор, на затылке свернута густая коса, на щеке тень от ресниц. В руке чемоданчик в белом чехле с красным крестом. Что-то тихо отвечает. Тут тетка громко меня позвала, а она обернулась. Какая она была красавица, это и сейчас каждый может видеть. Обе младшие – материнский портрет. Но вот что удивительно. У нас на границе народ простой, в гимназиях не учился, в столицах не жил, а все согласны, что у Старого Медведя дочки красавицы. А ее красоту никто, оказывается, не замечал. Она ведь тогда недавно в нашем лазарете служила, скоро ее все узнали и полюбили. Говорили: сердечная, понимающая, терпеливая, руки чудесные, только прикоснется и сразу как будто и не больно уже. А красоту – нет, не видели. Даже говорили: жаль только, что такая невзрачная, худенькая да глазастенькая.

А я смотрю на нее и молчу. Не поздоровался, не поклонился. И вдруг через подоконник к ним выпрыгнул. Она улыбнулась, а тетка страшные глаза мне делает и говорит: «Вот он вас проводит, он вообще-то скромный парень и в окошки не прыгает, это не знаю что на него нашло». Стратег. Полководец.

Довел ее до квартиры при лазарете. Иду назад. Голова кругом. Смотрю: навстречу тетка. Мы остановились посреди дороги и стоим. Тетка спрашивает: «А говорили-то вы о чем?» Я сразу вспомнил, о чем говорили, а пока возвращался, не помнил. «О тебе», – отвечаю. О чем, спрашивается, я мог с ней заговорить, что сказать? Она сама начала разговор. Велела, чтобы тетка непременно пришла к ее отцу, доктору, показать глаз. Тетка ведь с черной повязкой ходила, и глаз болел часто. Потом спросила, как это вышло, что я тетке и сын и племянник. Тогда у меня развязался язык. Рассказал. Может, и складно. А может, и нет. Но я понял, что в ней сразу покорило тетку. Обаяние сказочное. Юное лето земной жизни. Она слушала с таким светлым сочувствием, с таким внимательным доверием, что хотелось сразу и защитить ее, и у нее искать защиты.

Тетка спрашивает: «А сказала она на прощанье, что так, мол, и так, мы теперь знакомы, заходите как-нибудь в гости по соседству?» Я даже удивился: «Нет, поблагодарила и ушла». Тетка расстроилась: «И зачем было обо мне говорить! Что интересного! Не разглядела тебя, не сумел ты показаться». Но мне об этом не думалось. «Пойду, говорю, пройдусь». Головой кивает: «Иди-иди, так и надо»

Ноги сами принесли к тому дому, вышитому золотым кирпичом. Стою, вспоминаю, как вот этот узор над окном выводил, и о ней думаю. Даже не думаю, а вижу ее мысленно. Вдруг как из-под земли появляется полицейский с фонариком: «Что такое? Чего торчишь тут целый час?» А у меня вдруг губы разъезжаются, улыбаюсь во весь рот. Он остановился рядом, немолодой, усы седые, в свете фонарика бляха блестит. Смотрит грозно и голос повышает: «Чего по ночам шляешься?» Но тогда полиции уже не боялись. «Ничего, говорю, красиво». Он покрутил пальцем у виска и потопал дальше охранять. А ночь лунная, все окна спят, и она, наверное, спит.

И вдруг все вокруг проявилось, как на переводной картинке. Словно со всех чувств сошла какая-то завеса. Тени глубокие, черные. По краю крыши кошка крадется, а прямо у меня под ногами крадется ее тень. Тишина, только с проспекта стук колес. Воздух теплый, и остро пахнут цветы. Я оглянулся вокруг. Нет никаких цветов. Только под стеной часовни жиденькая зеленоватая не то лиловатая травка, от нее и аромат прямо волной. Что это, думаю? Вот так, наверное, пахнет лунный свет. Бродил до рассвета. Пришел домой, тетке показаться, что жив-здоров. Крылатое утро. Сна ни в одном глазу.

Тетка еще раз во всех подробностях рассказала про ее появление, даже в лицах изобразила, а потом спрашивает: «Как же теперь быть?» А и в самом деле. У нас же не складывалось, как бы сказать, общественных и обиходных возможностей не то что встретиться, а даже увидеться. Я целый день на работе, и она тоже. С теткой у нее все-таки есть общее дело, а со мной-то? Заболеть, что ли? Вроде живем рядом, четверть часа расстояния, если с прохладой прогуливаться, а добежать, так я бы и за две минуты добежал. А получается, как ни беги, не добежишь. Если бы она позвала заходить в гости, но не позвала же.

Во мне решительность взыграла, смело так заявляю: «Делать нечего, как прямо объясниться. Найду возможность, встречу и поговорю. Скажу, конечно, что все понимаю, но пусть сразу не отказывает, пусть немножко посмотрит». Пока говорю, догадываюсь, что духу не хватит. И сам себя спрашиваю: почему не хватит? Сегодня вечером! Но тут же: посмотрит, и что увидит? На что смотреть-то?

Тетка будто подслушала: «Не спеши, говорит, не сегодня». И давай меня утешать и хвалить: «Ты не бойся, что ей не пара. Ты такой верный, преданный, самоотверженный». Говорю: «Никакой я не самоотверженный, даже не знаю, что это такое». Тетка смеется: «И вообще вы похожи. Я вас таких отличаю, кому чего-то особенного хочется». Тут я вцепился: «Чего ей хочется особенного?» – «Это уж, говорит, у нее спросишь. А если б ей хотелось не чего-то особенного, она бы с такой внешностью сделала блестящую партию и в театре бы в бархатной ложе сидела, а не в заводской больнице служила». Права была, как в воду глядела.