Жизненный круг - Ирина Кедрова Страница 13

Дошел солдат до своего дома, что под горой притулился: домик – крошечка, в три окошечка, сени покосившиеся, ступени повыбиты. Тяжело, видно, матери хозяйство в порядке держать. Вошел, слегка пригнувшись: мал ему дверной проем, да и комнатка тесная. Мать у печи на корточках сидит. Оглянулась, увидела сына, охнула, подскочила к нему, прижалась к холодной шинели.

– Ой, Коленька, я и не ждала тебя, сердечного. Да что я говорю? Ждала, ждала, конечно; так не думала, что сейчас вернешься.

Она дрожащими руками пыталась расстегнуть солдатскую шинель.

– Ну что вы, мама? – смущенно пробурчал Николай, снимая шинель, поправляя гимнастерку. – Я сам, уж не маленький. Есть у вас квас? Пить хочу.

В горле Николая пересохло, а в душе всколыхнулась жалость к матери, резко постаревшей за время его отсутствия и сгорбившейся под тягостью деревенской жизни.

– Как вы жили, мама, одна-то?

– Так дочери навещают, Варя с мужем к нам в село перебралась. Они дом поставили за прудом, – мать торопилась рассказать сыну все наболевшее, и колготилась в неуемном старании его приветить. Побежала в сени за квасом, принесла большой ковш с питьем, пряно пахнувшим родным домом. – Нюра вот забегает, чего помочь – всегда готовая. Ты, сынок, женись на ней: хорошая девка, работящая и добрая. Да вон она бежит.

Мать махнула рукой на окно, за которым спешила к дому высокая девушка. Подбежала к калитке, остановилась, поправила головной платок, одернула короткий полушубок и медленно двинулась по саду, тихо спящему в зимнем покое. Николай глядел на Нюру – узнавал и не узнавал: шла по саду статная красавица – глаза горят яркими звездами, губы улыбаются, притягивая и завлекая. Затмила сразу мелькавшую в памяти Аллу Дмитриевну. Понял Николай: в разлуке он именно к ней, Нюре сердечной, стремился. Не зря, значит, тогда в колхозном амбаре велел его дожидаться.

– Тетя Сима, нет ли у вас соли немного? – зазвенел в сенях Нюрин голос, радостно сообщая, что спешит она к своему счастью, да не знает, прилично ли столь откровенно спешить. Вот и сама влетела в комнату и, увидев Николая, неумело соврала, – А я и не знала, тетя Сима, что сын ваш вернулся.

– Да будет уж, егоза! Небось, за тем и бежала, – с легкой усмешкой заметила Серафима. – Ты проходи, проходи, не стой в дверях. Коленька, что ж гостью не привечаешь? Ой, заболталась, мне ж в курятник надо: с утра не глядела, как мои хохлатки там.

С этими словами мать исчезла из комнаты, оставив молодых разбираться меж собой. «Надо бы скорее женить Коленьку, – подумала, – а то загуляет, как отец его покойный. Долго тот угомониться не мог». Вспомнила Сима Петра, и взгрустнулось: жизнь пролетела, муж умер, сыновья разъехались. «Если Николай на соседской девчонке женится, – размышляла, – в селе останется. И буду, даст бог, внуков нянчить. А сейчас надо по хозяйству посмотреть, к соседям заглянуть. Первая встреча – она самая важная, от нее все начнется!».

В комнате стояли двое, ощущая возникшую неловкость. Наконец, Николай произнес:

– Ты проходи, Нюра, садись, – он приставил к столу две табуретки и сам сел. – Как живешь?

– Хорошо. Спасибо, Николай Петрович! – ответила девушка, пытаясь расстегнуть полушубок. – Жарко у вас натоплено, не продохнешь.

– Что ты меня как чужого величаешь? Мы ведь женимся. Не передумала?

Уверен был, что не передумала, видел, как блестели девичьи глаза, для порядка уточнял.

– Нет, Николай Петрович, – смутилась Нюра, – не передумала. Только вы-то давно не писали. Городскую, наверное, завели?

– Никого я не завел. Городские, Нюрок, они, думаешь, лучше деревенских? Нет, – уверил он девушку. – Впрочем, ты тоже городской станешь. Поженимся и в город уедем.

И не собирался вовсе уезжать, внезапно возникла эта мысль, подгоняемая убожеством дома. Нет, не для того он по миру проехал, чтобы здесь, в нищете деревенской, загибнуть. Знает он теперь, как люди живут, не обремененные сельскими хлопотами.

– Да кто ж нас из колхоза отпустит? – прервала его размышления Нюра. – В городе паспорт нужен, а паспорт нам не выдадут.

– Выдадут, – твердо произнес Николай, так твердо, что и сам поверил. – Я добьюсь, ты об этом не думай.

– А тетя Сима одна останется? – задала Нюра вопрос, в котором проявилась вся ее надежда на то, что дело меж ними слажено, и она теперь точно невестой стала, а значит, и о свекрови думать должна.

– Не останется, – ответил Николай, – устроимся в городе и к себе заберем.

Все решил Николай. Умел он быстро решать и быстро делать. Через два дня расписались и свадьбу сыграли. Денег, конечно, не было, да односельчане принесли с собой, что могли. Им только дай повод для праздника! Чтобы молодые запомнили этот день, обрядили тройку: лошади-тяжеловозы смешно смотрелись в ярких лентах и невесть где добытых бубенчиках, сани укрыли овчинными тулупами. Сестра Варя лисью шубу для такого дела не пожалела: постелили ее на лавку, чтоб молодые в богатую жизнь въехали, с заездом в сельсовет. Председатель колхоза поздравил молодых, заметив при этом, что в колхозе работящие руки нужны: «Пару дней погуляй, осмотрись, и приходи в правление, подумаем, куда тебя определить».

Ничего тогда Николай не ответил, а через два дня пришел к председателю в город проситься. Причину вескую нашел: болен, мол, болезнью неизвестной, в город нужно к врачам хорошим. Да и не работник он здесь, поскольку силы, нет-нет, да его покидают. Врал, конечно, про болезнь расписывая, однако председателя убедил. Тот либо испугался чего, либо решил не мешаться, и отпустил болезного, поворчав для приличия.

Николай и Нюра, получив паспорта, уехали в город. С работой уладилось быстро: взяли их на стройку – жилье себе и другим строить. Сначала перебивались в общежитии, потом в квартиру перебрались. На работе Николая уважали, хотя были и такие, кто презрительно обзывал его деревенщиной. Но это кто? Мозгляки городские, работать не умеющие, за папеньками отсидеться готовые. Таких в его окружении мало было, а в основном народ работящий, многие, как и он, в город за счастьем приехали. Мужик – он везде мужик: и в деревне, и в городе. У него любое дело спорится.

По-разному катилась жизнь общежитская. Неприятности и радости жильцы вместе переживали. У Нюры подружки завелись, у Николая – приятели. Вечером на чаек друг к другу заглядывали, в праздник на общей кухне собирались. И шла гулянка до утра, только Николаю это не нравилось. Казалось, общая жизнь отнимала у него женщину, которая, по всем правилам, принадлежала только ему.

– Ты, Нюра, куда из дома бежишь? – выговаривал он жене. – Меньше с бабами трепись. У нас – своя семья, о ней заботиться надо.

– Я и забочусь, Коленька, – отвечала она. – Только не след от людей отворачиваться. Мы соседей поддержим, они – нас.

Понимал Николай, что нет у Нюры главного бабского дела: никак они ребенка не заведут, потому, наверное, все общежитские дети для нее как свои были – с одним посидит, с другим погуляет. Безотказная она к подругам, обремененным житейскими нуждами и заботами о детях. Даже когда квартиру получили и от всех отделились, Нюра, по старой памяти, к подружкам бегала в их нужде помогать.