Кавалер умученных Жизелей - Павел Козлов Страница 13

А Гришу Тахтамышем стали звать,

Когда поправился. Прилипло постепенно.

Поскольку где-то там, недалеко,

Крутился хан из Золотой Орды,

Который и носил такое имя.

И стал Григорий Лазареву друг,

Вернее, так сказать, оруженосец.

И Коле научился не мешать.

Как Кай и Герда, нет, верней – Адам и Ева,

Так в точности и жили в райском детстве,

Наина и бессменный Николай.

Она его ценила и любила,

Как брата, пока время не пришло.

И стали возникать другие чувства.

Тогда пришла действительно любовь:

В нем – вспыхнула, как яростный огонь,

В Наине – ровным пламенем горела.

Наверное, ещё и потому:

Он рядом был, поэтому – привычен.

Всё было – и прогулки до зари,

И поцелуи – до самозабвенья,

И познаванье вожделенных тел.

Но – бабушкин наказ хранить цветок!

Она звала то место гордо – “Hymen”,

И сказывала: «Гимен – дар Богов».

И Коля тоже стал беречь «цветок»,

Когда ему Наина рассказала.

«Всё будет, ведь она и так моя».

И с девочкою бережно возился,

Выделывали многого чего.

Но позже дети как-то отдалились.

Не то, чтобы любовь у них прошла:

Вокруг другие юности бурлили.

Девчонки Коле «строили глаза»,

А быть с Наиною не мог он постоянно.

И не хотел, наверно – жизнь звала.

Другие девочки не берегли бутон,

А жаждали его цыганской страсти.

В нем буйствовала гиперсексуальность —

Как, по науке, терапевт Васильев

Мог это состояние назвать.

И Лазарев стал властвовать гаремом.

А к царственной красавице Наине,

Что скажешь – каждый сильно вожделел.

Как Лазарев немного отдалился,

Другие её стали осаждать,

И слух прошел – попробовать возможно.

И кое с кем она была близка.

Конечно – до означенной границы.

Но Лазарев не изменял любви,

Наина – не сказать, что разлюбила.

А просто жизнь немного развела.

И вот, она уехала в Москву.

И Коля бы, наверное, женился:

Устал от многочисленных подруг,

Пресытился их постоянной сменой.

А он хотел невесту для семьи.

И тут ему Наина позвонила.

– Я приезжаю, может, на три дня.

Ты сможешь быть на эти дни свободен? —

– Ты странные вопросы задаешь.

Давай, я за тобой сейчас приеду. —

– Билет на завтра. Встретимся. Целую. —

– Ну, если так, то я тебя люблю.

Как время мне убить до этой встречи? —

Она взяла билет на самолёт.

А он же девушку, что он считал невестой,

Слетать в Новосибирск уговорил.

Там старшая сестра её жила,

Так он сказал – пусть едет повидаться.

А сам же он поехал в тот район,

Под городом, где брата дом построен.

Поскольку там, совсем в дремучей чаще,

Земли купил, наверное, с гектар.

И выстроил родителям сюрприз —

Огромный сруб из вековых деревьев.

И то крыло, что строил для себя,

Всё полностью он техникой напичкал,

Компьютеры, и разное чего.

На страже там был верный Тахтамыш.

Так – Коля приезжал распорядиться —

Три дня его не надо доставать.

* * *

Летать Наина Львовна не любила.

Вернее – время тягостно текло

В бездеятельном длительном полете.

И Томск – не очень близкий-то конец.

Претило ей быть в клетке самолёта,

Фальшивой птицы, чуждой для небес.

Она не научилась расслабляться.

А тут ещё энергия полета

Наслаивала свой коэффициент

На смуту её пламенной души,

Подвинувшей лететь через пространство.

И через время, если точным быть.

Но в этот раз так много было мыслей,

Наплывами они врезались в думы,

И близко от границы атмосферы

Над суетным, земным трудился мозг.

«Других устраивал тупой ярлык «цыган»,

И только мне тогда пришло решенье,

Что где-то в предках точно – Ганнибал.

Отсюда ты и смуглый, милый Коля!

Арап был в Томске. Умер Петр Первый.

Тогда – то в нашу Томскую губерню,

Отправили сподвижника Петра.

А может, и действительно цыган?

Что толку во всём этом разбираться.

Всегда была зацикленной девицей,

И ей осталась, ясно, до сих пор.

Но, чувствую, готова к обновленью».

Эмоции переполняли грудь.

И мощный монотонный рев моторов

Звучал, как будто тремоло в оркестре

В преддверьи кульминации пути,

Что ноты напророчили ей в Томске.

Вопросов не было – причем тут Николай?

Он был настолько значимой фигурой

В судьбе всегда мечтательной Наины,

Что выход из московских обстоятельств,

Она не сомневалась – лишь один.

«Он – нежный. Где же мог тогда мальчишка,

Взять силы – удержать перед соблазном,

Такую демоническую мощь,

Его прекрасного мужского естества?

Когда – прабабушкой завещанный «цветок»…,

Она задумалась, что смысл немного спутан.

«Прабабушкин наказ хранить «цветок».

(Устроила какой-то заповедник).

Я верила, что надо сохранять!

И так люблю прабабушку Агату,

Хотя лишь только слышала о ней.

От дочери её, от Розалинды,

Своими примитивными мозгами,

Досадно – не пошедшей в свою мать.

Но знавшей наставления Агаты.

Хотя, наверно, это ерунда.

Но всё-таки, я уважаю принцип,

Который в человеке должен быть.

Поэтому сейчас лечу к тому,

Кто мой «цветок» сорвать имеет право.

В конце концов – причём тут эфиоп?

Он Коля Лазарев, и никогда никто

Мной не был так любим, в нём юность страсти.

Вот если бы я даже и разбилась,

Трагедия, какая вдруг стряслась,

То это ничего, когда на взлётё.

Пускай – «ценою жизни ночь мою»,