Готтленд - Мариуш Щигел Страница 13

Баарова потеряла сознание. Привести ее в чувство смог только укол морфия.

Она перестала получать письма.

Все фильмы, в которых она снялась на студии UFA, были запрещены к показу.

Она взяла с собой только сумочку и деньга.

В Праге Баарова остановилась перед домом, который еще ей не был знаком. Родители за ее гонорары должны были купить дом, а купили чудо модернизма — вилла напоминала корабль, ее окружала терраса, похожая на палубу. Там не было ни одного прямого угла — кухня представляла собой полукруг, а спальня — круг. Окна были овальные. Перед домом росли розы сорта «Лида».

Сестра держалась холодно. «Ты хоть знаешь, что мы пережили?! — спросила она. — Что нам сделали немцы?»

Ее сестра Зорка Бабкова, семью годами моложе нее, теперь носила фамилию Яну и тоже была актрисой.

Она имела в виду страну.

Осенью 1938 года из чешских Судет, молниеносно занятых немцами в результате предательства Англии и Франции, евреи, чехи и немцы-антифашисты устремились в глубь страны. Те, кто не успел спастись бегством, были задержаны нацистами. У тех же, кто бежал раньше, не было ни жилья, ни еды, ни шансов на работу. Появились агентства, специализировавшиеся на быстрой отправке беженцев, очутившихся в Праге, за границу. («Еврейских врачей, адвокатов, торговцев незамедлительно отправлю в другое полушарие. Разрешение имеется».)

— Даже солдаты плакали. Ты знаешь, Лида, как несчастны те, кто был вынужден бежать?!

Лида не знала.

— Мне очень жаль, — ответила она беспомощно. И добавила: — У меня было столько своих хлопот, что вашей ситуации я себе просто не представляла.

Вопрос, который во время разговоров с Лидой Бааровой незадолго до ее кончины занимал Гелену Тршештикову, режиссера чешского телевидения, и Станислава Мотла, журналиста с канала «Нова», а также десятки людей, некогда знавших Баарову, а в девяностых охотно ее вспоминавших, звучал так была ли Лида Баарова глупа?

Она сама утверждала, что была.

Но ей-то как раз верить нельзя. Для нее это мог быть просто очень удобный ответ.

В ночь с 14 на 15 марта 1939 года Гитлер занял Чехословакию. Он потребовал от президента Гахи [16], чтобы тот приехал в Берлин, и пригрозил разбомбить Прагу, если чехи не капитулируют. Страна, урезанная после Мюнхена, без укрепленной границы на севере, не имела возможности оказать сопротивление. Не успел еще Гаха вернуться из Берлина (его поезд долго держали на границе, якобы из-за снежной бури), как Гитлер ранним утром уже был в Пражском Граде. С самого начала стало понятно, что чехи не сумеют защититься. Их ближайшие друзья, Франция и Великобритания, встали на сторону Гитлера, так что теперь им оставалось одно из двух: либо пойти по пути Яна Гуса — спасти лицо и сгореть, — либо капитулировать и выжить.

В 8.15 немецкая армия ехала по Национальному проспекту.

По тротуарам шли толпы, но никто не останавливался, никто не оборачивался. На Староместской площади люди возлагали горы подснежников на Могилу Неизвестного Солдата и плакали.

Видимо, тут не было страха, не было жалоб, отчаяния. Была только грусть.

«Каждый из нас 15 марта взял на себя великую обязанность», — спустя несколько дней писала в еженедельнике «Пршитомност» репортер Милена Есенская.

Обязанность быть чехом.

«Единственным жестом, который могли бы сделать чешские мужчины 15 марта 1939 года, было бы самоубийство. Возможно, это прекрасно — героически пролить кровь за Отчизну. Я даже думаю, что это не особенно трудно. Но мы должны делать совершенно другое. Мы должны жить. Мы должны беречь каждого человека, каждую силу и силенку. Нас не так много, чтобы мы могли позволить себе яркие жесты. Нас восемь миллионов — слишком мало: слишком мало для самоубийства. Но достаточно для жизни».

Стало быть, надо работать, как всегда, а при каждом удобном случае обманывать режим. Но прежде всего — не становиться немцем.

В полдень, тоже по Национальному проспекту, ехала Лида Баарова. Несмотря на то, что она уже два с половиной месяца жила в Праге, на ее машине все еще были немецкие номера. Когда автомобиль останавливался, прохожие, заметив табличку, с яростью колотили кулаками по крыше.

Продолжалось лето 1939 года. Баарова вместе с певицей Любой Германовой поехала на футбольный матч. Все уже говорили о войне. «А Лида, — вспоминала подруга, — с некоторых пор начала плохо говорить по-чешски. Путала чешские слова с немецкими. В тот раз мы сидели на трибуне, и вдруг она начала возбужденно кричать: “Herrgott, они же могли забить… wie sagt man das nur tschechisch [17]… ну конечно, — гол!” Уже тогда мы, ее друзья, должны были понять, что это кое о чем говорит. По крайней мере, о том, насколько она глупа. Не могу представить, чтобы женщина, у которой было бы хоть чуточку ума, так портила себе жизнь».

Режиссер Отакар Вавра помнит, как потом, в Праге, она пользовалась пудреницей с портретом Геббельса. Хотя, конечно, он ее за это не осуждает. Она была всего лишь женщиной. Потеряла голову. Любила. Забыла о принципах.

Чешскому обществу надлежало трудиться исключительно во благо Третьего рейха.

— Объясните мне, почему столько чехов приходят к нам с приветствием «Хайль Гитлер»? — спросил Милену Есенскую один немец.

— Чехи? Это наверняка ошибка.

— Нет, не ошибка. Заходят к нам в бюро, вскидывают правую руку и говорят: «Хайль Гитлер». Почему? Я мог бы рассказать вам о писателе, который не щадя сил старается, чтобы его пьесы поскорее попадали на берлинские сцены. Мог бы рассказать о множестве людей, которые делают больше, чем должны. Проявляют исключительное рвение и неутомимость.

А может, Баарова не была глупа, а просто хотела устроиться в жизни? Потому что верила, что и так последнее слово в Европе будет за Гитлером?

— Нет, нет. Она была всего лишь молодой женщиной, это единственное объяснение, — говорили спустя годы ее защитники.

Станислав Мотл (он написал о ней книгу): «Будучи звездой, она не чувствовала себя обязанной размышлять о серьезных материях».

Впоследствии говорили, что 15 марта в Пражском Граде Лида Баарова приветствовала Гитлера (неправда).

Когда в ноябре 1942 года Геббельс на три дня прибыл с визитом в Прагу, Лида получила приказ покинуть на это время город (правда).

Во дворце «Люцерна», где в баре встречался весь киномир, ее бойкотировали, и многие отказывались садиться с ней рядом (частично правда).