Кольцо Либмана - Питер Ватердринкер Страница 13

Из аэропорта в город меня вез туристический автобус — эта развалюха на колесах вся пестрела надписями, как старинная коробка из-под сигарет. Я сразу же забрался на самое дальнее сиденье. Никогда еще мне не приходилось тащиться по столь отвратительным дорогам. Мой чемоданчик как ребенок-дошкольник подпрыгивал у меня на коленях, в салоне удушливо пахло выхлопным газом.

Через некоторое время кто-то достал пачку голландских пряников и пустил ее по рядам.

— А вы там, в конце, не хотите ли пряничка?

— Нет, спасибо, — с вежливой улыбкой отказался я.

— Правда не будете?

— Пожалуйста, не беспокойтесь.

На фоне акварельного неба маячил лес фабричных труб в красно-белую полоску, похожих на трости слепого, которые зачем-то поджег какой-то шутник. Какой-то мотоциклист в защитные очках на драндулете с коляской доисторического года выпуска нагнал нас и помахал рукой. Его желтый шарф серпантином развевался на ветру. Впереди показались первые жилые дома.

— До этой черты дошли во время войны гитлеровские фашисты, — объясняла гид — автобус тем временем объезжал вокруг памятника, установленного на иссеченной дождями площади.

При виде изображенных на постаменте мужчин и женщин в неестественно застывших позах, с саблями, флагами, вилами и винтовками в руках, я начал как безумный дрожать.

«Польки были самыми сговорчивыми, — вновь орал на кухне мой пьяный отец. — Но больше всего мне нравились русские девчонки. Уж они-то знали, как ублажить мужика! Если вначале, конечно, вымылись…»

О том, как все это было, он рассказывал своему приятелю, с которым ходил в большое плавание, этому великану с бакенбардами, с которым готов был просиживать за бутылкой часы напролет:

«Мы три месяца провели в осаде под Ленинградом с одним латышем и с французиком немецкого происхождения из Эльзаса. Холодно было. Ужасно холодно… Если случалось ходить по нужде, то моча замерзала желтой радугой на снегу. Но время от времени приходилось пользоваться грелочкой. Вот как-то раз лунной ночью ползем мы в сторону ближайшей деревушки. Латыш постучал прикладом в дверь деревянной избы, и мы слышим…»

— После процедуры регистрации нас ждет торжественный обед в зимнем саду в честь приезда, — проблеяла в микрофон гид в ту минуту, когда автобус с ревом выезжал на Невский проспект.

Я смотрел во все глаза. Сотни стариков столпились у ограды здания, напоминающего дворец, кругом оцепленного военными. Большинство стариков было одето в отрепья, все они держали над головой какие-то бумажки. Они открывали рот, что-то беззвучно выкрикивая. Я все еще продолжал дрожать от страха и наконец, не выдержав, схватил свои таблетки и торопливо их проглотил, запив слюной. Фу, ну и гадость, хорошо, что теперь я от них избавился!

Зачем я сюда приехал? Чтобы доставить удовольствие жене, моей любимой Эве. Я никогда ни в чем ей не отказывал; ни когда она была жива, ни потом. До тех пор, пока смерть нас не разлучила. Какой идиот выдумал эту фразу? Она права: без женщины я не могу. Так было все это время, я напрягал свою фантазию, потому что мне приходилось довольствоваться ее тенью, призраком, так сказать, до тех пор пока Эва, год или, может, полгода назад, не помню уже когда, однажды… Как бы это лучше выразиться..? Снова ожила. Я тогда сразу отправился в церковь, затем к домашнему доктору, так и ходил, пока не попал к этому специалисту по мозгам доктору Дюку, который с тех пор стал устраивать мне еженедельный допрос в своем кабинете на Зейлвег в Хаарлеме.

«Грелочки». Как еще нагрешил здесь мой отец во время войны? Может быть, по городу до сих пор ходят люди, встречавшие его тогда. Или даже знавшие? Внешне я всегда был очень на него похож. Чем старше я становлюсь, тем сильнее сходство. Мы, словно два близнеца, брошенные в барабан истории. Представьте себе, кто-нибудь вдруг меня узнает. Такое не исключается! Я начал нервно шарить во внутреннем кармане плаща в поисках солнечных очков и, едва нащупав, сразу же их надел. С тех пор на улице я их больше никогда не снимал.

Такого роскошного ночлега, как в этой самой гостинице «Астория», у меня еще никогда не было. Синие бархатные занавеси на окнах в апартаментах были того же павлиньего оттенка, что и внутренняя обивка футляра, в котором мы с женой хранили наш свадебный столовый прибор.

— Это для гостей, — сказала Эва. — На случай, если вдруг придут гости.

Но в гости к нам никто не заходил, за все время нашего брака у нас не было ни одного гостя. Не считая моей матери, которая не позволяла ради себя трогать наш свадебный подарок.

Сейчас он тоже на чердаке. Когда в феврале мне пришлось перебраться в Бад-Отель, я все ценное отнес на чердак.

Праздничный обед по случаю приезда я не отсидел и до половины. Когда на следующий день наша группа, похохатывая и с глазами, все еще красными после выпитого накануне шампанского, перед экскурсией в Эрмитаж собралась внизу в холле, все стали настаивать, чтобы и я тоже ехал с ними. Одна тетка даже чуть не затащила меня в автобус.